Маразматическая маринистика

ВЫПИСКИ ИЗ ВАХТЕННОГО ЖУРНАЛА
линейного корабля "Разящий"
о боевых действиях эскадры коммодора Норрингтона

Фандом: Пираты Карибского моря
Автор: Алёна
Категория: джен
Персонажи: комодор Норрингтон, лейтенант Джиллет, слэшеры, Мэри-Сью и другие.
Рейтинг: G
Жанр: юмор
Дисклаймер: настоящий рассказ является работой фан-фикшена и не имеет целью получение прибыли или нарушение авторских прав.
Архивы: все работы размещены с разрешения авторов. Если вы хотите разместить находящиеся на Tie-mates материалы на своем сайте или использовать любым другим способом, предполагающим публичный просмотр, пожалуйста, свяжитесь с авторами по адресам, указанным в их профиле.

Часы: 7
Узлы: 2 1/4
Курсы: D
Ветры: D
Дрейфы: 1 1/2

...С полуночи случаи.
Ветер бом-брамсельный, тихий. Небо ясно. Паруса имеем: марсели в два рифа, грот-трисель, стаксель и бизань. В начале часа по неустановленной причине потеряли грот-марса-рей.

- Тащлейтенант! А тащлейтенант!
Лейтенант Джиллет с усилием разлепил веки. На перекошенной физиономии вестового без труда читался экзистенциальный ужас.
А Джиллету снилась мэри-сью! Она была ослепительно прекрасна. Она встречала лейтенанта из полного опасностей похода и пылко бросалась на шею.
- Ах, Джиллет, - щебетала мэри-сью, - как прекрасно, что вы вернулись! - и слезы лились из ее сияющих глаз на синее сукно лейтенантова мундира, густо увешанное орденами и медалями, в то время как сослуживцы Джиллета исходили слюной зависти и восхищения.
Но теперь этот волнительный миг был безвозвратно потерян. В иллюминатор на лейтенанта глядело чисто вымытое солнце, а с верхней палубы доносилось раскатистое коммодорово "Па-на-би-ра-ли-на-флот!"
- Ну чего там еще? - недовольно буркнул лейтенант, готовый незамедлительно вернуться в сладкие объятья мэри-сью.
- Коммодор вызывают! - свистящим шепотом сообщил вахтенный. - Буйствуют!
Коммодор и в самом деле буйствовал. Он поймал тИхонького вахтенного, мичмана Стюарта, и брызгал на него слюной.
- Меня окружают иди-о-оты, - завывал коммодор Норрингтон, - анэнцефалы и кли-ни-чес-ки-е имбецилы! - чтение рецензии dreiviertel не прошло для него даром. - Только вышли из базы, и нате на лопате! Веник вы, мичман, а не вахтенный офицер!
В небесной лазури, солидарные с коммодором, хрипло орали чайки.
Лейтенанту мучительно захотелось оказаться где-нибудь подальше. Возможно, что и за бортом, в синей прохладной мгле. Но сияющие глаза мэри-сью и высокое предназначение старшего офицера заставили его мужественно принять удар на себя.
- А-а, вот вы где, выкормыш бакланий! - не утруждая себя утомительными прелюдиями, обратился к лейтенанту коммодор. - Я жажду слышать ваш волшебный глас. Валяйте, объясните широкой общественности, как можно в бом-брамсельный ветер, без волнения, днем, потерять этот четров грот-марса-рей?
Джиллета моментально бросило в пот - с грот-марса-реями у него были свои счеты.
- Надломили, должно быть, тащкоммодор, - осторожно предположил он, тщательно исследовав повреждение, - когда марса-фал вытягивали.
- Он слабо поднят был, марса-фал, - робко пискнул мичман. - Я только сменился, а он - хрясь!
- Я вам вы-ытяну, - многообещающе прошипел коммодор, - щас как вгонит во все рифы, я вам сделаю "хрясь"! Вы у меня…
- Парус на горизонте! - очень кстати крикнули с салинга.
Коммодор поднес к глазам трубу.
Разбойничьего вида шаланда под флагом слэшерской гильдии пьяным галсом шлепала за эскадрой в ожидании часа, когда сигналом будет велено командам мыть и сушить белье. Так бывало, когда завсегдатаи таверн бились об заклад касательно размеров, расцветок и фасонов, или же когда слэшеры начинали учить матчасть.
- А-аррудия к борту! - зычно скомандовал Норрингтон.
На шаланде заволновались и даже сделали попытку подать какой-то сигнал, но коммодор был неумолим. Орудийные порты распахнулись. Черные жерла пушек уставились на шаланду, готовые открыть беспощадный огонь.
Слэшеры решили не испытывать судьбу. Шаланда, глумливо вильнув кормой с позеленевшими латунными буквами названия ("Шалопай", - прочел Норрингтон вслух к вящему удивлению мичмана и лейтенанта), скрылась за горизонтом.
- Чеши, чеши отсюда, - напутствовал ее довольный победой коммодор. Лейтенант и мичман были забыты. Мысли коммодора плавно перекочевали к чарке джину не в зачет.
- Прикажете занести в журнал? - подобострастно осведомился вахтенный.
Коммодор сказал, что делать ему нечего, кроме как казеные чернила на слэшеров переводить. И потому следующая запись выглядела так:

В исходе часа велено сигналом развесить мокрое белье для просушки.

Часы: 9
Узлы: 1 1/2
Курсы: SO 1/2 O
Ветры: ONO
Дрейфы: 1/4

…В начале часа сигналом по эскадре велено начать парусные учения.

Утро выдалось - загляденье.
Наскоро перехватив в кают-компании чаю с булочкой, лейтенант Джиллет выбрался наверх и остолбенел. С недосягаемой высоты на него опрокинулось удивительно чистое, пронзительно-синее небо - бездонное, как глаза мэри-сью.
"Невероятно. - подумал лейтенант. - Божественно. Прекрасно". Он готов был стоять так целую вечность, лаская взором безмятежную синь.
Если бы небо опрокинулось на Джиллета чуть позже, он наверняка заметил бы на шканцах представительную фигуру коммодора. Коммодор хрустел суставами и массировал отдавленное со сна ухо. Небо коммодора не интересовало. Гораздо больше его занимал запрокинувший голову старший офицер.
Мечтательность как чувство, не оговоренное уставом, Норрингтона оскорбляло. Оно напоминало ему о Лизавете. Та, бывало, часами сидела на берегу, высматривая в туманной дымке пиратские паруса.
- Вы рот-то прикройте, Джиллет, - отечески посоветовал коммодор. - Тут, знаете ли, чайки.
Звук командирского голоса моментально вернул лейтенанта на бренную землю: он вздрогнул и сдавленно икнул.
- А ничего погодка, - удовлетворенно крякнул коммодор с таким видом, будто чудное утро - его личное достижение. - Для парусных учений - в самый раз.
"Здрасьте, приехали, - кисло подумал лейтенант. - Вышли ловить пиратов, а теперь задолбаем себя самостоятельно".
А вслух сказал:
- Отличная идея, сэр!
Норрингтон хрюкнул. Он прекрасно знал, что на "Разящем" парусные учения не в чести. Виной тому были разборы полетов, которые устраивал по окончании мероприятия сам коммодор.
После этих разборов (за стенограммы которых многие слэшеры отдали бы самое дорогое) офицеры и личный состав "Разящего" сбивались в угрюмые стаи и предавались грезам.
Грезили чаще всего о том, чтобы на коммодорову голову свалилось что-нибудь увесистое.
Все тот же грот-марса-рей, к примеру.
Но грот-марса-рей, деревяшка бездушная, не прислушивался к пожеланиям коллектива, по каковой причине и ломался в среднем трижды за поход, всякий раз приводя Норрингтона в священное исступление берсерка.
Впрочем, сегодня пытливая мысль коммодора крутилась по преимуществу вокруг "Ведомости о практическом плаванье". В ведомость полагалось заносить результаты учений, и на основании этих показателей флагманскими штурманами строилась краса и гордость командира - кривая боеготовности соединения, на которой так любил останавливать взгляд главком.
Последнее время, не без участия Лизаветы Губернаторовны, эта кривая уныло стремилась вниз, вызывая в кают-компании плоские ассоциации визуально-физиологического толка. Разумеется, в присутствии коммодора эти ассоциации не озвучивались; но периодически, прилипая ушами к переборке, Норрингтон выслушивал отдельные смелые догадки.
И страдал.
А прекратить коммодоровы страдания, как показывала практика, можно было только одним способом: равномерно распределив их между всеми членами экипажа. Так что учения были неизбежны.
И они начались.
Лейтенант Джиллет, будучи натурой тонкой и чувствительной, страдал вдвойне. Приносить хрустальное утро в жертву какой-то абстрактной боеготовности казалось ему сущим вандализмом.
"Как это, в сущности, пошло и мелочно, - думал Джиллет под свист боцманских дудок, топот босых ног и виртуозную ругань коммодора, - как нелепо и смешно бегать, орать и всячески суетиться, когда над головой такое огромное, такое бесконечное небо! Как глупо тратить лучшие часы этого прекрасного утра на перемену каких-то там марселей, если сама природа предлагает задуматься о бренности человеческого бытия…"
- Джиллет, - зудел над ухом коммодор, - очнитесь, Джиллет! У вас на грот-марселе пожар в борделе! Почему марса-шкоты впереверт?
"Ну когда, - думал лейтенант, перебирая ногами по шкафуту, - когда, наконец, мы перестанем заниматься этими акробатическими упражнениями и обратим взоры к небу? Неужели никто из них - ни второй помощник Джеркинс, ни вахтенный начальник, ни даже сам коммодор - не видит, какая волнующая бесконечность простирается над их головами? Простирается… простирается… и…"
- Джиллет! - орал взмыленный коммодор, роняя на чисто выскобленную палубу хлопья пены. - Зелень вы подкильная! Сволочь вы лохматая, я вас поздравляю! У вашего Хокинса снова лопнул бизань-шкот!
"...и простирается", - успел додумать лейтенант, прежде чем мечтательность оставила его окончательно, а хрусталь души разлетелся на тысячу осколков, грозивших впиться окружающим в особо чувствительные места.
- Хокинс! - завопил лейтенант, рысью бросаясь на ют и с каждым скачком придавая лицу все более уставное выражение. - Где этот продукт глубокой заморозки? Где эта гидра империализма?
Гидра, больше известная как вахтенный мичман Хокинс, преспокойно стояла на крюйс-марсе, откуда открывался великолепный вид на пудренный парик старшего офицера и лопнувший бизань-шкот.
"Ну, лопнул и лопнул, - думал мичман. - Почему бы ему, в самом деле, не лопнуть? Всякой снасти свойственно лопаться, особенно когда ее проверяют на разрыв. Это ее неотъемлемое свойство. Ее истинная сущность, я бы сказал".
И в глазах его стыла синь.

Часы: 1
Узлы: 1/4
Курсы: D
Ветры: D
Дрейфы: 2

…С полудни случаи.
Ветер бом-брамсельный, тихий, ясно. В полдень паруса убрали, остались под марселями, легли в дрейф на правый галс.

Лучшее время суток на флоте - адмиральский час.
Эскадра лежала в дрейфе, и все, кроме вахтенных, занимались личными делами - в основном, писали письма.
Мичман Стюарт писал бабушке.
Лейтенант Грувс - жене.
Артиллерист, капитан Уильямс - жене и еще одной достойной женщине.
А флаг-офицер коммодора капитан-лейтенант Джеркинс, не поленившийся выклянчить у штурманов копирку, - сразу нескольким достойным.
Сам коммодор Норрингтон коршуном завис над отчетной ведомостью. На лице коммодора отражалась мучительная борьба чувства и долга.
Чувство советовало выпрямить злосчастную кривую любой ценой.
Долг возражал, что результаты минувших учений не дают к тому ни малейшего повода.
Чувство подхалимски замечало, что из всех ведомостей, попавших на стол к старшему флагману со дня основания Порт-Ройяла, коммодоровы уж точно самые честные.
Долг ехидно советовал потерпеть до ближайшей комиссии из штаба округа.
При мысли о комиссии глаза коммодора превращались в смотровые щели, а губы шептали нечто столь же невнятное, сколь и неприличное. Он шумно захлопывал ведомость и мчался на бак покурить.
А на баке стоял мичман Хокинс.
И улыбался.
Эта неуставная, а значит, бесполезная улыбка пробуждала в коммодоре жгучее желание подыскать Хокинсу какое-нибудь занятие.
На камбузе там.
Или в трюме.
И чтоб с утра до вечера, в три смены, не разгибаясь, а перед вахтой - на канифас.
На доклад, значится. Рожу канифолить.
Ишь, ощерился, гаденыш, как курсистка на колумбово яйцо.
- Вы кому улыбаетесь, Хокинс? - не выдержал, наконец, коммодор; дым валил из его ноздрей крупными сердитыми кольцами.
Мичман пожал плечами.
- День такой, - сказал он немного погодя. - Хороший.
Коммодор зашелся гневным кашлем. Сквозь кашель смутно слышалось, что дни человека, опорочившего себя потерей бизань-шкота, должны быть навеки омрачены осознанием этого факта.
Мичман Хокинс все улыбался; такого драть - дральник тупить.
Образина.
Коммодор сердито ссыпался в нижний дек.
В кают-компании он обнаружил лейтенанта Джиллета и самоучитель по игре на шестиструнной гитаре. Взаимоотношения лейтенанта и самоучителя были запутанны и сложны. В день, когда Джиллет приобрел самоучитель, с "Разящего" исчезла добрая половина крыс, а к тому моменту, как лейтенант освоил начальные аккорды, в кают-компании созрел коварный план по ликвидации издания.
Самоучитель свистнули из незапертой каюты старшего офицера и, злорадствуя, утопили.
Сперва лейтенант был безутешен. Потом попытался импровизировать. На третьи сутки импровизаций кают-компания позорно капитулировала и сбросилась на новый самоучитель.
Его-то и терзал лейтенант в тот миг, когда на комингс пала зловещая тень коммодора.
Коммодор истребовал лейтенанта к себе и долго упражнялся в красноречии.
- Этот ваш Хокинс! - сказал он наконец. - Этот дятел австралийский! Этот суслик гималайский! Развел на крюйселе… болото, скоро заквакает!
- Устраним! - обещал Джиллет, испуганно хлопая белесыми ресницами. Он готов был устранить что угодно, лишь бы оказаться по другую сторону двери.
Когда это желание сбылось, лейтенант обессиленно привалился к переборке и промокнул вспотевший под париком затылок. Из всей тирады коммодора он не понял ровным счетом ничего.
А коммодор вернулся к "Ведомости".
К чувству и долгу.
Взбудораженное чувство в два счета навешало долгу по морде и, завладев коммодоровой десницей, приступило к заполнению ведомости.
Долг выплевывал выбитые зубы и робко шамкал, что ведомость - это, все-таки, официальный документ, а не сказки народов мира.
А-а, лети оно лебедем, подумал коммодор и нарисовал в графе "Перемена грот-марселя" красивую восьмерку.
День-то сегодня какой. Хороший.

Часы: 7
Узлы: 1/2
Курсы: SWtW
Ветры: ONO
Дрейфы: 2 1/2

…С полуночи случаи.
Ветер бом-брамсельный, тихий. В 50 минут снялись с дрейфа, поставили брамсели, бом-брамсели, грот, фок. В исходе часа спустились на SWtW.

- Человек за бортом!
Лейтенант Джиллет прослужил достаточно, чтобы не вздрагивать от воплей сигнальщиков; но от данного конкретного вопля - и явления, послужившего ему причиной - сердце лейтенанта едва не выскочило из груди, а в ушах заработали кетенс-помпы.
В бирюзовых волнах покачивался цветастый надувной матрац; на матраце, поражая воображение выдающимися подробностями, возлежала прекрасная дева. Заметив, что на нее обратили внимание, дева изящно соскользнула с матраца в воду и молитвенно воздела к небу тонкие руки.
- Спасите! - с чувством продекламировала она. - Тону!
И, в подтверждение своих слов, скрылась под водой.
"Разящий" немедленно привелся к ветру. За борт полетели спасательные буи, а лейтенант Джиллет, отпихнув вахтенного мичмана, во главе спасательной команды - "шкафут, пр-р-равый борт!" - бросился к шлюпке. Лицо его дышало героикой, и в каждом движении сквозила несовместимая со здравым смыслом готовность к подвигу.
О лебедке в таких условиях не могло быть и речи; "Тали руби!" - не своим голосом завопил лейтенант, и шлюпка ухнула вниз.
Несмотря на плавный ход, "Разящий" должен был оставить несчастную жертву далеко за кормой, и Джиллет с тревогой вглядывался в волны; но дева непринужденно выгребала по-собачьи ноздря в ноздрю с линкором, кокетливо помахивая рукой в ответ на флажные сигналы с марса.
Тем временем на палубе появился коммодор. Возглас вахтенного застиг его за поздним завтраком, о чем свидетельствовала заткнутная за ворот салфетка. Соколиный глаз коммодора моментально оценил обстановку и наполнился ужасом, а рука вцепилась в салфетку так, будто это было горло старшего офицера.
- А-атставить! - гаркнул коммодор, размахивая салфеткой как флагом. - За борт балластину! И веслом ее, веслом!
Но Джиллет не слышал: бережно укрывая промокшую деву собственным кителем, он от имени командования (и от себя лично) поздравлял ее с благополучным прибытием на борт.
Командование в лице коммодора придерживалось иного мнения. Пока спасенная дева приводила в порядок свои прекрасные густые длинные вьющиеся волосы, оно схватило Джиллета за шкварник и отволокло в сторонку.
- За какие грехи-и?! - запричитало командование. - Наплодила родина… героев-геморроев… вы кого спасать удумали, вы-ху-холь?
- Так человек же! За бортом! - готовность к подвигу сообщила лейтенанту дотоле не свойственную ему твердость лба и духа. - А в уставе ясно сказано…
- Какой человек?! - взвыл коммодор, терзая многострадальную салфетку. - Это ж типичная мэри-сью! У нее даже косметика не размазалась!
- Причем тут косметика? - обиделась подошедшая мэри-сью. - Это я в маму такая красивая. Эльфийская наследственность, - она приняла античную позу и устремила на коммодора сияющие нездешним светом глаза.
- А папенька у вас кто? - ядовито полюбопытствовал Норрингтон, непрошибаемый как борт броненосца.
- Папа у меня пират! - гордо отвечала успевшая обсохнуть мэри-сью. - Так что говорю как специалист: паруса у вас развешены неправильно. Когда я командовала двухмачтовой бригантиной…
Коммодор не дослушал. Он выронил салфетку, схватил Джиллета за ворот и заметался в поисках поверхности, о которую можно было бы - без риска для пловучести корабля - рассадить лейтенантов затылок.
- Нну, ли-ти-нант, - шипел коммодор, зеленея, - если это очередная Воробьева дочь, я вас… в купоросе замочу! В два захода, без анестезии! С-с-пас-с-сатель… - так и не найдя подходящей плоскости, он уронил лейтенанта на палубу и, грохоча каблуками по трапу, скрылся внизу.
- Бедняжка! - проворковала мэри-сью, не обращая на Джиллета ни малейшего внимания. - Все-таки он ужасно раним.
"Ранен. На всю голову", - мысленно поправил лейтенант, потирая ушибленную корму и отчаянно ревнуя мэри-сью к коммодору.
- Ничего, - с энтузиазмом продолжала гостья. - Теперь он быстренько заболеет бубновой лихорадкой, и я его разговорю. Я буду сидеть у его изголовья буквально круглосуточно! Увидите, он оттает.
- А я? - с надеждой спросил лейтенант. - Я ничем не заболею?
- Непременно! - успокоила его мэри-сью. - Только за вами ухаживать я не смогу: мне еще кораблем командовать.
- Но, позвольте, - вяло возражал Джиллет, - в случае болезни командира и старшего офицера командование переходит ко второму лейтенанту Грувсу!
- И Грувс заболеет, - ослепительно улыбнулась мэри-сью. - Может быть, даже смертельно. Он симпатичный?
Вопрос поставил лейтенанта в тупик. Он покосился на развесившего уши вахтенного мичмана и от греха подальше перевел разговор на другую тему.
- Видите ли… - начал он осторожно, - даже если Грувс заболеет, есть ведь еще и третий лейтенант. И четвертый.
- О господи, - томно сказала мэри-сью, - они влюбятся в меня без памяти и перебьют друг друга на дуэли. А все остальные повесятся с тоски, - упреждая следующий вопрос, добавила она. - Вон у вас веревок сколько.
Джиллет не нашелся с ответом: апокалиптическая картина коллективного самоубийства экипажа "Разящего" повергла его в глубокий продолжительный ступор.
- Да вы не волнуйтесь, - потрепав лейтенанта по руке, прощебетала мэри-сью. - Пойдемте лучше чай пить.

...И они пошли пить чай.
В кают-компании к тому моменту уже проведали о далеко идущих планах гостьи и пребывали под впечатлением.
Флаг-офицер коммодора, капитан-лейтенант Джеркинс, внимательно изучал свое отражение в карманном зеркальце на предмет появления симптомов бубновой лихорадки.
- Не понимаю, - бормотал он, беспокойно ощупывая гладко выбритые щеки, - зачем нам стреляться из-за какой-то невменяемой бабы, если в Порт-Ройяле таких целые трайбы?
- Гвозди бы делать из наших доблестных штабных, - саркастически хмыкал штурман. - Им в петлю лезть, а они про баб.
- Типун вам на язык! - злился капитан-лейтенант, оттягивая нижнее веко и тщательно осматривая склеры. - Я, может, только жить начинаю… В метрополию перехожу…
- Подумать только, - делился мыслями штурман, - выйдешь на палубу, а на реях, знаете, всё офицеры, офицеры... По штуке на каждый нок.
- А выше всех, на топе грота, - коммодор… - мечтательно продолжил мичман Хокинс.
- Какой там! Его выхаживать будут.
- Денно и нощно!
- Потому и повесится.
- На собственных подтяжках.
- Да-а! - со вздохом подытожил кто-то. - Ради такого зрелища можно и лихорадкой переболеть.
- Это вам можно! - взвился второй лейтенант Грувс. - А у меня в базе жена и кошка беременная.
- Кошка переживет. - философски заметил штурман. - Кошки, они к месту привыкают, не к хозяину. Вот жена…
- Оставьте мою жену в покое! - нервничал второй лейтенант. - Я не желаю, слышите, не же-ла-ю болеть этой трефовой чумой!
- Бубновой лихорадкой, - меланхолически поправил кто-то.
- А что такое бубновая лихорадка? - дрожащим голосом спрашивал мичман Стюарт, дергая за рукав судового лекаря.
Лекарь в отчаянье заламывал руки. До сегодняшнего дня он слыхом не слыхивал о такой диковинной - и, несомненно, опасной - болезни.
Мичман Хокинс предположил, что бубновая лихорадка - это секретное бактериологическое оружие гильдии мэрисьюписателей на основе остаточных знаний о бубонной чуме.
Хмурый артиллерист, при горячем одобрении большинства, сознался, что всю жизнь мечтал жахнуть по мэрисьюпритонам Порт-Ройяла из главного калибра.
Шутрман сказал, что это бесполезно: дошлые девицы поймают ядра на лету и прицельно швырнут обратно.
- Знавал я одну мэри-сью, - поддержал его опытный по женской части капитан-лейтенант, - не поверите, господа, - револьверные пули рапирой отбивала. А которые не отбивала, - он обвел аудиторию тяжелым взглядом, - те зубами ловила и как орехи щелкала. Хрясь - пополам! Хрясь - пополам!
Последнее "хрясь" прозвучало в гробовой тишине: в кают-компанию, волоча на буксире лейтенанта Джиллета, впорхнула спасенная мэри-сью. В глазах у мэри-сью плясали искорки, чертики, солнечные блики и чего только не плясало. Усевшись на место старшего офицера, она заправила за ухо прекрасную густую волнистую капризную прядь и одарила собравшихся задорной улыбкой.
- А где же капитан? - жизнерадостно осведомилась мэри-сью.
Молчание было ей ответом.
Артиллерист конвульсивно сглотнул.
Мичман Хокинс уставился в тарелку.
Мичман Стюарт побледнел как полотно и еще крепче вцепился в рукав судового лекаря.
Нервы второго лейтенанта Грувса не выдержали - он пулей вылетел из-за стола и исчез в неизвестном направлении. За ним, придерживая парик, бросился флаг-офицер.
Штурман меланхолически помешивал чай.
Джиллет хотел объяснить, что кают-компания, вообще-то, управляется старшим офицером, и коммодор не имеет права появляться здесь без разрешения большинства, но язык его безнадежно присох к гортани и отказывался повиноваться.
- А к-к-коммодор… эт-т-то… - только и проквакал лейтенант.
- Все ясно, - нахмурилась прелестная гостья. - Я разбила его бедное сердце, он смутился и бежал.
Лейтенант Джиллет со стуком уронил челюсть на стол. Прочие хранили молчание.
- Дурашка! - беззаботно продолжала мэри-сью. - Бьюсь об заклад, он заперся в спальне и рыдает в подушку. Но, бога ради, что я могу поделать, если обещала себя…
Громкий хрюк прервал этот бойкий монолог: так воображение мичмана Хокинса реагировало на рыдающего коммодора.
- Вы что-то сказали, поручик? - немедленно оскорбилась мэри-сью.
- Нне-ет! - давился смехом мичман. - Я т-т-тоже… ой, не могу… я т-тоже заррыда-ал-л! - он уткнулся в плечо невозмутимого штурмана и затрясся мелкой дрожью.
- А по-моему, вы издеваетесь, - прохладно сказала мэри-сью. - И я как дочь пирата и эльфийки…
Хрюканье повторилось, на сей раз на полтона ниже: штурман аккуратно сунул Хокинса носом в тарелку и вытер обслюнявленный рукав о его китель.
- Это возмутительно! - глаза мэри-сью метали молнии. - Смыть такое оскорбление можно только кровью. Да-да, и не смотрите, что я нежна и ослепительна. Меня учил фехтованию сам Джек Воробей!
При звуках этого имени мичману Стюарту стало совсем худо. Он хотел выбраться из-за стола, но путь преграждало колено артиллериста. Артиллерист не замечал мучений мичмана и методично гнул столовое серебро, бормоча что-то о главном калибре.
- Выбирайте оружие, прапорщик! - настаивала мэри-сью. - Катаны? Боевые топоры? Двуручные шпаги? Я фехтую даже конскими палашами, если вы, конечно, знаете, что это такое, - презрительно добавила она.
- Мам-м-ма… - сказал мичман Хокинс из тарелки. - Ой, мам-м-мочка…
Потом он сполз под стол и долго пускал там счастливые пузыри.
- Тряпка! - уничижительно констатировала мэри-сью и выпрямилась, гордая и прекрасная. - Пойду позову капитана.

Так уж повелось на флоте, что командир обо всем узнает последним; и потому Джеймс Норрингтон, флота Его Величества коммодор, пребывал в счастливом неведенье относительно своей незавидной судьбы.
Накрутив уши старшему офицеру, Норрингтон вернулся в каюту, преспокойно дожевал сандвич и погрузился в раздумья. Раздумья, по преимуществу, касались мэри-сью и сопровождались рядом сентенций, каждая из которых по-своему характеризовала незаурядную личность коммодора и его сложный внутренний мир.
- Японские мандрагоры, - сказал Норрингтон, имея в виду сложившуюся на борту ситуацию.
- Вредитель парнокопытный. - сказал он немного погодя, имея в виду конкретно лейтенанта Джиллета. Наконец:
- Ковырять вас некому! - со вздохом заключил коммодор и потянулся к бутылке рому, обозначив, таким образом, план действий на ближайшие пару часов.
В этот эпический миг в дверь постучали.
Громко и требовательно.
- Репетуйте головой! - ядовито посоветовал Норрингтон, недовольный столь грубым вторжением в свою частную жизнь.
- Сэр! - завопили за дверью голосом второго лейтенанта Грувса. - Спасайтесь, сэр! На борту бубновая лихорадка!
Столь неожиданная вводная застигла Норрингтона врасплох. Единственное, что можно было сделать в такой ситуации - отвесить челюсть до третьей пуговицы мундира, и коммодор реализовал эту возможность со всей исполнительностью кадрового военного.
- Ли-ти-нант! - сказал он, с трудом приведя челюсть в исходное. - Тень твою через плетень! Я когда-нибудь помру от ваших вводных. Какая х-холера…
- Бубновая! - истерически взвизгнули за дверью, прежде чем удариться в постыдное бегство. Коммодор с минуту сидел неподвижно, слушая замирающее в твиндеке эхо и выстраивая в уме генеалогическое древо второго лейтенанта с участием персонажей египетской мифологии; но, едва беспокойная мысль его повторно обратилась к Емкости, как в дверь постучали снова - на сей раз отрывисто и тактично.
- Идите к черту, Джеркинс! - обрадовался коммодор, опознав по стуку вежливого флаг-офицера. - Сегодня я не угощаю.
- Я по поводу бубновой лихорадки, сэр, - взволнованно, без привычной аффектации доложил капитан-лейтенант. - Считаю своим долгом настоять на немедленном оповещении сигналом по эскадре об угрозе эпидемии. Прикажете поднять карантинный флаг?
- Ах, лихора-адка! - саркастически протянул Норрингтон. При мысли о Емкости, которую придется покинуть ради сомнительного удовольствия лично убедиться в неадекватности Джеркинса, в нем стремительно накапливалась здоровая спортивная злость. - Что еще? Ядерный удар по Вашингтону? Война с агрессивной Хренляндией? Па-на-би-рали на флот! - загремел коммодор, пряча Емкость под стол и нервно шаря в кармане в поисках обгрызеного мускатного орешка. - Детей саратовских помоек! Потомственных алкоголиков! Две недели в море, а они уже лыка не вяжут! И при этом борются за высокое звание отличного боевого соединения!
За дверью оскорбленно молчали; затем дробный топот возвестил о том, что у капитан-лейтенанта обнаружились срочные дела в мидель-деке. Подлинной причиной ретирады был замаячивший в пределах видимости изящный силуэт мэри-сью, но коммодор ошибочно приписал поспешность Джеркинсова бегства собственной могучей харизме и преисполнился злорадства.
- Не-ет, граждане лаперузы, - кипятился он, нахлобучивая треуголку и оглядываясь в поисках шпаги. - Я этого так не оставлю. Я вас всех научу… родину любить… а то распустились, понимаешь… дикие охрендеи… до полудня зенки заливать… - проклятая шпага как сквозь землю провалилась, сообщая утробному ворчанию коммодора невиданное богатство интонаций при общем однообразии форм.
Импровизации настолько захватили Норрингтона, что он не сразу различил за дверю летящие шаги мэри-сью. Получасовые скитания прелестницы по жилой палубе подходили к концу; к нему же вплотную подходила и спокойная жизнь коммодора. Что касается сопровождавшего барышню лейтенанта Джиллета, то его спокойная жизнь завершилась уже давно, и потому на физиономии старшего офицера застыла решимость обреченного.
- Вот, - сказал лейтенант, указывая на дверь коммодоровой каюты. - Пришли.
- Ну, что же вы стали? - затормошила его мэри-сью. - Зовите!
- Сэр! - осипшим от переживаний голосом позвал лейтенант. - Кают-компания просит...
Рев раненого слона был ему ответом. Что-то большое и тяжелое со свистом рассекло воздух и смачно впечаталось в переборку.
- О господи! - взволнованно прошептала мэри-сью. - Вы слышали?
- Все в порядке. - небрежно отвечал лейтенант, радуясь возможности поразить барышню эрудицией и хладнокровием. - Судя по звуку, это первый том лоции Карибского моря.
- Да нет же! - досадливо отмахнулась девица. - Вы слышали этот стон? Похоже, у бедняжки бубновая лихорадка. Нам нельзя терять ни минуты!
И, прежде чем Джиллет успел возразить, мужественно высадила хрупким плечиком тяжелую дверь.

Атавистическое желание укрыться от неприятеля в складках местности посещает периодически даже бывалого морского волка. Глупые штатские назовут это трусостью; но любому, в чье расположение врывалась альтруистически настроенная мэри-сью, сразу приходит на ум бессмертное кутузовское "сие есть военный маневр".
Коммодор Норрингтон, отдадим ему должное, сманеврировал безупречно. Не успели пружинистые локоны гостьи принять на себя всю тяжесть второго тома лоции, как тактическое чутье привело коммодора в узкое пространство между бортом и массивным письменным столом. Этот стремительный бросок во многом определил позиционный характер кампании: избранная Норрингтоном диспозиция создавала все предпосылки к долговременной обороне.
С тыла коммодора защищал крепкий борт; с флангов - мнострадальная лоция Карибского моря, подшивки "Морского сборника", "Артиллерийские наставления" и прочие столь же увесистые издания. С фронта залогом безопасности служил сам письменный стол, а также объемная чернильница, содержимое которой Норрингтон пообещал вылить на оккупантшу при первой же попытке прорыва. Таким образом, на переднем крае воцарилось хрупкое затишье, прерываемое только возмущенным сопеньем мэри-сью. Но коммодор не был бы коммодором, если бы не планировал выхода на оперативный простор: из плотно свернутой карты он конструировал оружие победы - универсальную дальнобойную плевательницу, посредством которой собирался обстреливать гостью жеваной бумагой и канцелярскими кнопками. Правда, подлая карта отчаянно сопротивлялась нецелевому использованию и никак не желала сохранять заданную форму (клея у Норрингтона не было, а практикуемый поколениями детсадовцев способ клейки слюной для плотной бумаги не подходил); и потому по временам нежный слух мэри-сью оскверняли двусмысленные коммодоровы окказионализмы.
- Это я не вам! - уточнял Норрингтон всякий раз, когда семантическое поле высказывания не оставляло простора для интерпретаций. - Это я трубе!
Но загрустившая мэри-сью оставалась безучастной к демонстрациям коммодорова джентльменства. Не то чтобы ее действительно пугали водостойкие военно-морские чернила или прицельный удар подшивкой "Пентхауса" за тыща семьсот лохматый год. В конце концов, это была не какая-то там молодая и зеленая мэри-сью, а испытанная боевая подруга нескольких десятков популярных персонажей, включая Годзиллу, Терминатора и Кинг-Конга. Во имя торжества идеалов гуманизма и устройства личного счастья эта прекрасная дама была готова на многое, почти на все; но абсурдное, нелогичное, необъяснимое поведение коммодора ставило ее в тупик.
- Хватит прятаться, командор, - хорошо поставленным голосом зазывала мэри-сью (да-да! В довершение всех страданий, невменяемая мадмуазель то и дело обзывала коммодора командором). - Вы опасно больны. Я буду вас лечить.
- Шиш! - храбро отвечали из укрытия и угрожающе шелестели страницами третьего тома лоции.
- Не стесняйтесь, - увещевала прелестница. - Комплекс неполноценности - дело поправимое. Будете паинькой, я за вас замуж выйду… хотя Леголас, конечно, будет против…
- Живым не дамся! - геройствовал коммодор. Он обнаружил под столом припрятанную Емкость и принял все меры, чтобы ее драгоценное содержимое не досталось врагу.
- Цэ нэ па трэ жоли, - тоном вдовствующей королевы херсонских кровей говорила мэри-сью. - Нельзя же, в самом деле, настолько дичиться женщин. Впрочем, из того, что я читала о британском флоте, - игриво продолжала она, - а читала я много, фанфиков пятнадцать, - при мысли о том, ЧТО это были за фанфики, коммодора прошиб холодный пот, - явствует, что в вашей организации предпочитают мужчин.
- Вон отсюда! - не слишком любезно предложил побагровевший от бешенства Норрингтон и с удвоенным усердием взялся за производство вундерваффе.
- Не обижайтесь, командор, - серебристо журчала оккупантша. - Я здесь ради вашего же блага. В таких нечеловеческих условиях мудрено не замкнуться в себе. А уж с вашим-то тяжелым детством… с вашим комплексом первого ученика…
- Чего-о? - окончательно офонарел коммодор, всю жизнь проходивший в крепких троечниках и с первого раза сдавший на допуск к самостоятельному управлению. Пальцы его, колдовавшие над картой, непроизвольно разжались, и подлый свиток незамедлительно развернулся во всю ширь своей свинской натуры.
- Детство, говорю, у вас было непростое. - задушевно вещала мэри-сью, не обращая ни малейшего внимания на витиеватую ругань по адресу злосчастной трубы. - Деспотический отец… Смиренная чахоточная мать… Суровая тетка, жестокие одноклассники, воскресная школа и регулярная порка по четвергам…
По воскресеньям, отвлеченно подумал коммодор. По воскресеньям "фрунзаки", к которым он имел честь принадлежать, традиционно квасили морды маслопупам-"дзержинцам". А пиво носили в конусообразных пожарных ведрах - хрен поставишь - и в этом плане коммодорово детство действительно было не из легких.
Монотонный бубнеж мэри-сью настраивал на философский лад. Коммодор отложил измочаленную карту и погрузился в воспоминания. Он погружался бы в них до полного заклинивания рулей, кабы не перепуганная физиономия лейтенанта Джиллета, заглянувшая в приоткрытую дверь каюты.
Мэри-сью сидела к двери спиной и потому не обратила на лейтенанта никакого внимания; зато коммодора появление старшего офицера обрадовало как никогда.
Теперь у него появилась надежда.
Мало того - у него появился ПЛАН.

ПЛАН коммодора был гениален и прост.
Интенсивное чтение мэри-сьюшных фанфиков сослужило Норрингтону хорошую службу. Как ни странно, в конечном итоге оно оказалось гораздо результативней, чем разглядывание купающихся мэри-сью в подзорную трубу.
Продираясь сквозь хитросплетения однообразно-волнительных сюжетов, коммодор усвоил, например, что чаще всего мэри-сью горят на деталях. Они, как правило, совершенно не знакомы с особенностями той реальности, в которую собираются внедриться. Столь смелый вывод подтверждала череда гидродинамических уродов под бархатными парусами, на которых прибывали в Порт-Ройял очаровательные пиратские капитанши.
Авторского произвола капитанш хватало только на то, чтобы вывести пловучее чудовище на внешний рейд; едва стройная ножка владелицы ступала на грешную землю, свальный грех клипера с триппером стремительно отправлялся на дно.
Все это молнией сверкнуло в мозгу коммодора, пока он, знаком велев лейтенанту удерживать заданный рубеж, пытался определить степень детализации лопочущей мэри-сью.
Например, по тембру голоса.
Результаты теста превзошли все ожидания. Голос оккупантши был ни высок, ни низок; ни глубок, ни звонок; ни бархатен, ни надтреснут, ни чист. Он был ПРЕКРАСЕН - прекрасен, только и всего.
Удостоверившись в правильности своей гипотезы, коммодор расплылся в торжествующей улыбке. Он выпрямился в полный рост, отставил в сторону чернильницу и по-наполеоновски скрестил руки на груди.
ПРЕКРАСНОЕ бормотание оборвалось; в наступившей тишине стало слышно, как мелодично щелкнула точеная челюсть мэри-сью.
- Лейтенант! - громко и официально позвал Норрингтон, отчего у маячившего за дверью Джиллета моментально затряслись поджилки. - Вызовите-ка мне из орлоп-дека шкипера, купора и боцман-мата.
Прелестное личико гостьи исказила судорога интеллектуального усилия: многие из этих загадочных слов она слышала впервые и подвергла их мучительной для обеих сторон процедуре осмысления.
- Рысью, Джиллет, рысью! - поторапливал коммодор. - И пока вы там порхаете, кликните из опер-дека пару комендоров покрепче. Констапелю скажете, дверь подержать. На случай внезапного прорыва.
Сияющие глаза мэри-сью распахнулись. В них плескался океан изумления. Северный Ледовитый океан.
- К-каких таких комендоров? - неожиданно скрипуче поинтересовалась мэри-сью.
Коммодор вздернул брови. Коммодор заломил руки. Коммодор наслаждался моментом и не собирался этого скрывать.
- Етишкины детишки! - рокотал коммодор. - Мадмуазель! У нас тут не Булонский лес, лютики-цветочки! У нас тут хоть и маразматическая, но маринистика! А в маринистику, - это сложное слово он произнес по слогам, - не положено соваться, не зная, кто такой комендор.
- Ну причем, причем тут комендоры? - заныла мэри-сью. - Зачем вдаваться в детали, если главное - Высокие Отношения? Давайте говорить о любви!
- На военном корабле, - упиваясь триумфом, чеканил коммодор, - с БАЛЛАСТОМ разговаривать не принято! А вы - балласт, мадмуазель! Вас только влажной ветошью протирать.
- Чего это я балласт? - возмутилась мэри-сью. - Вы бы знали, как я танцую! А как пою!
- Не знаю и знать не хочу, - веселился Норрингтон. - Щас принайтовим вас шкертиком к баночке, закупорим в систерн, и танцуйте отсюда по шкиперской табели в трюм. В три притопа, с песней!
- Не имеете права! - тоскливо проквакала мэри-сью, покосившись на дверь, за которой таились неведомые комендоры. - Я сюжетообразующий фактор!
- Вот и образуйтесь где-нибудь подале, - отечески посоветовал коммодор. - У нас своих факторов - грести не перегрести, - авторшина угроза касательно дульного бандила давно не давала ему покою.
В дверь ненавязчиво постучали. Это прибыли долгожданные шкипер, купор и боцман-мат. Взгляд мэри-сью метнулся к иллюминатору. Она все поняла.
- Вы еще пожалеете! - угрюмо пообещала прелестница. - Вот вернетесь в свой Порт-Ройял, живо взвоете от тоски!
- Я собаку заведу, - осклабился коммодор, учтиво помогая барышне справиться с барашком иллюминатора.
Громкий плюх был ему ответом. В следующий миг изумленная верхняя вахта наблюдала, как за бортом сам собой материализовался цветастый надувной матрац. На матраце, выжимая намокшие волосы, разместилась недовольная мэри-сью. Ее декольтированное платье мистическим образом преобразовалось в откровенный купальник; впрочем, леденящие кровь рассказы боцмана о моржовых эспадронах, которыми, по слухам, виртуозно владела дева, удержали экипаж от повтрения недавней ошибки. Матрац стремительно удалялся, превращаясь в расплывчатое пятно на бирюзовой глади моря.
- До свиданья! - прокричал вежливый мичман Хокинс.
Мэри-сью оскорбленно повернулась к нему спиной.
…Но коммодор ничего этого не видел.
Он с наслаждением размял затекшие конечности, велел вестовому начинать в каюте большую приборку и, мурлыча под нос "В Ревель-город приходили", достал из кармана заветную фляжку.
Да, черт побери! К тому моменту, как "Разящий" войдет по створу в военную гавань Порт-Ройяла, Лизавета наверняка сменит фамилию на Тернер.
Но до возвращения еще далеко.
Впереди - целая неделя крейсерства.
Шторма. Пираты. Артиллерийское ученье, наконец.
Коммодор вспомнил о дульном бандиле и ухмыльнулся.
Какой бы отвратительной ни казалась постмодернистская мэри-сью, сопли у нее были самые настоящие.
…А когда эскадра вернется в Порт-Ройял, он заведет себе щенка.

Часы: 2
Узлы: 4
Курсы: NWtW
Ветры: OSO
Дрейфы: 1/2

…С полуночи случаи.
Ветер брамсельный, умеренный. В 50 минут снялись с дрейфа, поставили брамсели, бом-брамсели, грот, фок. В исходе часа спустились на NWtW.

- …и скажите своим козлодоям, что с понедельника мы начинаем новую жизнь!
Коммодор Норрингтон был не в духе. В ночь после изгнания мэри-сью ему привиделся упитанный рябой баклан, верный предвестник инспекции.
- Сгинь-сгинь-пропади, - не приходя в сознание, стонал коммодор, суеверный, как все моряки, и лягал ногой переборку. Но подлая птица только щелкала клювом и глумливо щурила круглый черный глаз.
Отчаявшись прогнать зловещее виденье, коммодор долго ворочался без сна на жесткой казенной койке; в голове его, точно снулые рыбы, копошились военно-морские думы - тяжелые, как адмиралтейские якоря.
И все они были о боеготовности.
С тех пор, как Лизавета Губернаторовна сделала свой судьбоносный выбор, ни о чем другом коммодор думать не мог - да, честно признаться, и не хотел. Но размышлять о боеготовности в положении лежа было недостойно офицера; так что Норрингтон, чертыхаясь, выбрался из-под одеяла, зябко поежился и принялся натягивать чулки.
По мере одевания лицо коммодора обретало все более уставное выражение, брови сползались к переносице, а набор мыслей, без того не балующий разнообразием, стремительно скудел. Это значило, что в лобных долях командирского мозга самозарождается стратегическая инициатива, претворение которой в жизнь надолго лишит экипаж здорового сна.
Боеготовность следовало повысить любой ценой. Причем немедленно! Не дожидаясь рассвета! С этой пронзительной мыслью Норрингтон нахлобучил парик, набросил на плечи китель и опрометью бросился наверх, где коротала "собаку" вахта второго лейтенанта Грувса.

В неверном свете ночных огней помятый, но решительный вид коммодора произвел на окружающую среду неизгладимое впечатление. Звезды померкли, щербатая луна скользнула от греха за ближайшее облачко, а мичман Хокинс, вполголоса травивший байки на юте, больно прикусил язык.
- В чем дело, мичман? - ядовито осведомился коммодор, по-своему истолковав страдальческую гримасу вахтенного. - У вас износ казеной части хлебала? Я ночей не сплю в надежде услышать ваш доклад, а вас постоянно заклинивает на самом интересном месте.
- Последний ход это… четыре узла, - отчаянно зашепелявил Хокинс, - курс это… норд-вест-тень-вест… а, да, огни это… в исправности…
Коммодор Норрингтон испустил глубокий шумный вздох. Так вздыхает уставший от посетителей гиппопотам, совершая срочное погружение в мутные воды бассейна Лондонского зоопарка. В детстве мичман частенько удирал в самоход поглазеть на бегемота, и коммодоровы интонации были знакомы ему непонаслышке.
- Где вахтенный начальник, х-холера его задери? - возведя очи к подернутому тучами небу, вопросил Всевышнего коммодор, и, не дожидаясь ответа, направился на бак.
Вахтенный начальник, второй лейтенант Грувс, мирно дремал, привалившись щекою к одному из баковых орудий. Ветер не свежел, реи были обрасоплены правильно, мерные шаги боцмана по левой стороне и окрики с марсов гарантировали полную безопасность, так что Грувс позволил себе расслабиться. Он сбил треуголку на лоб, блаженно закрыл глаза, вытянул губы трубочкой и трогательно засопел.
Снились лейтенанту молодая жена и беременная кошка, дом под зеленой крышей и белый забор. К боеготовности этот неуставный сон не имел никакого отношения, но Грувсу было плевать. Он служил под коммодоровым началом четвертый год и успел разжиться множеством полезных рефлексов, не единожды спасавших второму лейтенанту шкуру, здоровье и оклад.
Со стороны командования эти особенности организации высшей нервной деятельности вызвали живейший научный интерес, стремительно переросший в навязчивую идею поймать лейтенанта на горячем. Кают-компания включилась в поединок с энтузиазмом бывалых болельщиков: господа офицеры упоенно делали ставки, азартно бились об заклад и заключали разорительные пари.
Исход противостояния зависел от многих факторов и редко бывал предсказуем, что только добавляло ситуации остроты; но в данном конкретном случае безоговорочно победила молодость. Тренированный организм вахтенного начальника сработал безукоризненно: как только на юте началась нервическая возня, глаза лейтенанта широко распахнулись, подбородок затвердел, а опорно-двигательный аппарат немедленно включился в создание трехмерной иллюзии кипучей деятельности.
Когда на баке нарисовалась представительная фигура коммодора, второй лейтенант выкладывался вовсю. Он добросовестно тормошил баковых часовых, перегибался за борт, проверяя огни, бдительно осматривал паруса и отчаянно сквернословил; а подошедшему командованию козырнул с таким рвением, что едва не вышиб ему - командованию - глаз.
- Курс норд-вест-тень-вест! - затараторил Грувс, прежде чем к коммодору вернулось его легендарное красноречие. - Последний ход - четыре узла! Огни исправны! Паруса имеем: на фоке - фор-марсель в два рифа, фок, кливер и стаксель; на гроте…
Коммодор Норрингтон признал проигрыш и стремительно поскучнел. Под вдохновенную скороговорку Грувса он обшаривал взглядом паруса в надежде, что уж кливер-то обязательно заполощет; но те, как назло, стояли как влитые, обеспечивая нерадивому лейтенанту железобетонное алиби.
- Ах, да! - выслушав доклад до конца, мстительно припомнил коммодор. - У вас в кают-кампании - вы ведь распорядитель, Грувс? - ну так вот, у ВАС в кают-компании на цветочных горшках отсутствует бирка с датой последнего полива! Это черт знает что такое, лейтенант!
Здесь-то Грувс и прокололся. Он вздернул брови, выпучил глаза и, не скрывая изумления, промямлил:
- Так ведь искусственные они… цветы-то… тащкоммодор…
Коммодор Норрингтон расцвел на глазах. Он взял лейтенанта за верхнюю пуговицу мундира и проверил ее на отрыв. Пуговица проверки не выдержала и немедленно оторвалась, доставив командованию ни с чем не сравнимое удовольствие.
- Инициативу проявляйте дома, ли-ти-нант! - загремел коммодор во всю мощь командирских легких. - При жене и теще! А на вверенной мне эскадре па-апрашу ее не расчехлять! Без особого на то распоряжения. Па-на-би-рали на флот! Флористов - декораторов! Огороднички, драть вас в ахтер-люк! Народные академики! Чтоб через пять минут все горшки были с бирками, кофель-нагель вам в корму! И скажите своим козлодоям, - выразительный кивок в сторону юта окончательно закрепил этот статус за вахтенным мичманом Хокинсом, - что с понедельника мы начинаем новую жизнь!

Часы: 9
Узлы: 3/4
Курсы: S/W
Ветры: NNW
Дрейфы: 1/2

Ветер брамсельный, средний с зыбью, облачно. В начале часа спустились на S. В 1/2 часа, по приходу эскадры в кильватер флагмана, привели бейдевинд на правый галс. Тогда же дан сигнал эскадре строиться в ордер похода двух колонн по назначенной диспозиции.
В сие время на фрегате "Мстительный" сигнал: "Вижу парус к R WNW"; тогда же, обсервуя парус на горизонте, сделали опознавательный сигнал №17, сигналом №5 согласно секретной инструкции отрепетованный, и тем узнано посыльное судно бриг "Гермес"...

Долгожданная новая жизнь началась прямо с утра.
Не успел коммодор намылить холку нерасторопной верхней вахте, как на фрегате сопровождения запеленговали неопознанный парус.
Командир фрегата до того разволновался, что выскочил наверх в чем мать родила - то есть, без парика и кителя, - и репетовал уставные сигналы совершенно неуставными жестами.
"Вижу парус к R WNW", - сигналил фрегат, а командир суматошно скакал по палубе, семафорил флагману шпагой и с перекошенным от ужаса лицом тыкал пальцем в направлении вероятного противника.
Коммодор Норрингтон сумрачно наблюдал за этой пантомимой со шканцев, и лицо его понемногу каменело.
- Джиллет! - не выдержал он, наконец, припадая к окуляру подзорной трубы. - Утихомирьте как-нибудь это с-суетное созданье. Что за танцы народов мира? Пиратов он, что ли, не видал?
Пираты! Это короткое слово произвело на экипаж эффект разорвавшейся бомбы. Все свободные от вахты офицеры мигом очутились наверху и, выдирая друг у друга спионеренный у штурмана бинокль, хищно изучали горизонт.
В белесой рассветной дымке понемногу проступали очертания двухмачтового судна - предположительно, брига, - без каких бы то ни было опознавательных знаков и особых примет.
- Пираты и есть, - авторитетно заявил второй лейтенант Грувс, гордившийся тем, что однажды побывал в абордажной схватке и даже разжился в ней героическим шрамом поперек левой брови.
- Торговцы! - заспорил мичман Хокинс, чье мнение о пиратах было слишком высоким, чтобы заподозрить их в склонности к эффектным самоубийствам.
- А вы вообще молчите, мичман, - огрызнулся второй лейтенант. - Мне из-за вас еще бирки на горшки лепить.
- Торговцы это, - упорствовал Хокинс. - Заплутали в тумане и прут куда бог на душу положит. Хотите пари?
- На бирки! - вскинулся сообразительный лейтенант. - Разбейте, господа!
Угрюмый артиллерист капитан Уильямс с размаху рубанул ребром ладони по сцепленным пальцам спорщиков, и господа офицеры с удвоенным усердием вперили очи в туманную даль.
На левой стороне шканцев, за широкой спиной коммодора, рыл копытом палубу лейтенант Джиллет. Неопознанное судно совершенно очевидно шло на сближение, и сердце лейтенанта замирало в предвкушении Настоящего Подвига.
После злополучного спасения мэри-сью кают-компания подвергла старшего офицера дружеской травле. Ему торжественно вручили медаль "За спасение утопающих" (крышка от консервной банки с издевательским бантиком), обещали подписать на журнал "Юный ОСВОДовец" и разрисовали неприличностями лейтенантов спасжилет; а подлый мичман Хокинс взял за правило встречать лейтенанта истошным воплем "Человек за бортом!", чем немало веселил пострадавших от мэри-сью Джеркинса и Грувса. Положить конец глумленью мог только подлинный героизм - и Джиллет нетерпеливо приплясывал по левую руку от коммодора, будто добрый конь при звуке боевой трубы.
- Дуром прут, тащкоммодор! - периодически повизгивал он. - Как нарочно борт подставляют!
Коммодор Норрингтон сохранял олимпийское спокойствие, но в душе у него пели фанфары. Перспектива украсить отчет сообщением о блистательной победе придавала командирской физиономии органически чуждое ей мечтательное выражение. С тех пор как Лизавета Губернаторовна привселюдно натянула коммодору нос, он совсем разучился улыбаться, и в кают-компании судачили, что у командования ущемление какой-то важной мимической мышцы; но ликующий оскал в тридцать два уставных зуба, адресованный вероятному противнику, опровергал эту гипотезу на корню.
- Оповестите сигналом по эскадре: бригу, идущему на сближение, не салютовать, - не отрываясь от окуляра, напутствовал Джиллета коммодор. - Командирам боевых частей построить личный состав согласно боевому расписанию. Заряды в орудиях осмотреть. А как войдут в зону огня…
- Аваст! - истошно завопили сзади.
То был взмыленный флаг-офицер Джеркинс, благополучно проспавший утреннее построение и только сейчас любезно введенный в курс дела вторым лейтенантом Грувсом.
- Понедельник, сэр! Посыльное судно! Рандеву! - задыхаясь, выпалил флаг-офицер. - Запрашивать сигналом согласно секретной инструкции! - и сунул под нос коммодору порядком измочаленный документ.
- Так запрашивайте, сусел вы гималайский! - заскрипел зубами коммодор. - Я его, по вашей милости, чуть к монахам не утопил! Страна непуганных идиотов! Шедевры деревянного зодчества! Вы там все, что ли, в штабе, саперной лопаткой деланы… без единого гвоз-з-здя?
Он все еще импровизировал, когда комочки сигнальных флагов на фалах "Разящего" стремительно дошли до места. Какой-то миг вероятный противник не подавал признаков жизни, и в сердце лейтенанта Джиллета снова затеплилась надежда; но тут над бригом взметнулся неведомый Джиллету сигнал, и надежда закоченела окончательно.
- Все правильно. - с облегчением выдохнул Джеркинс, отрывая глаза от инструкции. - Сигнал номер пять. "Везу депеши". Это наши, сэр.

В 3/4 часа послано гребное судно с брига "Гермес" с депешами. В сие время по сигналу флагмана отдали у марселей один риф. В исходе часа сигналом требовали со всех судов командиров, паруса убрали, остались под марселями, легли в дрейф на правый галс.

Коммодор Норрингтон встретил известие без энтузиазма. В отличие от большинства нормальных людей, стосковавшихся по весточкам от близких, он состоял в регулярной переписке исключительно со штабом флотилии и не ждал от своих корреспондентов ничего хорошего.
- Соскучились, членистоногие,. - пробурчал коммодор, зачехляя подзорную трубу. - Все пишут и пишут… дети капитана Гранта… Что вы возитесь, как вошь в декретном отпуске, ли-ти-нант? - обрушился он на Джиллета. - Фок и грот на гитовы, брамселя убрать! Эскадре лечь в дрейф на правый галс. Да шевелите вы щупальцами, наконец!
Оглоушенный витиеватым слогом, старший офицер понуро затрусил на шкафут, где в ожидании катера с корреспонденцией уже толпились самые нетерпеливые.
Как и все, кто подолгу скитается в море и живет от письма к письму, вид они имели взволнованный и жалкий. Даже мичман Хокинс в тоске закусил нижнюю губу и меланхолически выстукивал по фальшборту сигнал к захождению. Скрашивали безрадостную картину только штурман и артиллерист, азартно спорившие, разродилась ли Грувсова кошка без чуткого руководства старших по званию.
Наконец, долгожданный катер подвалил к борту, и на палубу "Разящего", в сопровождении уполномоченного лица, шмякнулся объемный тюк, тут же распотрошенный страждущими.
Командир посыльного судна - щеголеватый капитан-лейтенант недавно из метрополии - выглядел расстроенным. Следуя в указанный квадрат, он подвергся унизительному нападению неизвестного судостроению гибрида под названием "Черная жемчужина". Эта нашпигованная орудиями двух- (а с правого борта так и трех-) дечная пловучая абстракция впечатлила экипаж настолько, что он безропотно позволил взять бриг на абордаж и в тупом изумлении наблюдал, как пираты выволакивают из трюма подшивку "Вестника Британского Королевского географического общества" за прошлый год.
- Черт знает что такое, коммодор! - возмущался капитан-лейтенант, нервически обмахиваясь треуголкой. - Пираты в тылу крейсирующей эскадры! Похищение ВАКовских изданий! Да я жаловаться буду! В метрополию отпишу!
Коммодор Норрингтон кляузников не любил и боролся с ними старым испытанным способом. Первым делом он оторвал у капитан-лейтенанта верхнюю пуговицу и, повертев ее в пальцах, сунул в карман - для коллекции.
- Вахтенный! - злорадно приказал коммодор. - Занесите в шканечный журнал: командир брига "Гермес" капитан-лейтенант такой-то явился к флагману с грубейшим нарушением уставной формы одежды.
Капитан-лейтенант - интеллигентная семья, школа с уклоном, мама фрейлина, дядя адмирал, - понял, что его натурально бесчестят. Он ухватился за то место, где совсем недавно была пуговица, булькнул горлом и обратился в соляной столп.
- Ма-ла-дой человек! - задушевно продолжал коммодор. - Сопли Машке по бумажке размазывайте. Пираты на них налетели, ах, какой страх! У вас, лаперуза вы моченая, двадцать орудий на верхней палубе и стадо в шестьдесят голов. Так какого ж рожна?
Капитан-лейтенант подавленно молчал. Плюмаж его щегольской треуголки как-то сразу поник и поблек, а оставшиеся пуговицы заметно потускнели.
- В метрополию он напишет! - гремел коммодор. - Фисатель-понтаст! Дюма-вашу-мать! Штурмана немедленно ко мне! С нашатырем и документацией! Наблудили на стороне, а я отвечай!
Капитан-лейтенант был близок к обмороку. Он давно отчаялся вставить в гневную коммодорову филиппику хоть словечко и осоловело пускал носом пузыри.
- "Жемчужина" им пригрезилась! - артистически бушевал коммодор. - Черная-пречерная! Хорошо, не гроб на колесах! Начитаются всякой гадости и давай... сублимировать… с брызгами… жа-аловаться он пойдет… чуча раздремучая… что вы палубу мусолите, вы-ки-дыш? - обратился он непосредственно к собеседнику. - Слюни подобрали бы, горе мойдодырово… и давайте уж, чего привезли.
Взмокший капитан-лейтенант трясущейся рукою подал коммодору увесистый пакет. Судя по обилию печатей и угрожающего вида штемпелям, то была очередная бестолковая инструкция, которую через месяц все равно отменят за ненадобностью.
- Настрочили, дармоеды, - ерничал Норрингтон, расписываясь о получении секретов государственной важности в прошнурованной амбарной книге. - Теперь точно с проверкой нагрянут. Веники березовые. Отходы балалаечного цеха…
- Сэр? - напрягся капитан-лейтенант.
Коммодор испепелил его взглядом и отвернулся, давая понять, что такой формы организации материи, как командир брига "Гермес", для него больше не существует. Но настырный капитан-лейтенант намека не понял и шумно переминался с ноги на ногу за коммодоровой спиной.
- Сэр, - собрав по сусекам остатки силы воли, проблеял он, пока офицеры "Разящего" воинственно потрошили тюк с корреспонденцией. - Вам тут это… просили передать… в собственные руки… сугубо лично… от мисс Суонн…
Сердце коммодора выкинуло немыслимый с медицинской точки зрения фортель: сперва оно ухнуло в пятки, а затем забилось где-то в области горла; так что, когда Норрингтон обернулся, позой и выражением лица он пугающе напоминал фигуру матроса из скульптурной композиции "Евпаторийский десант".
Капитан-лейтенант композиции не видел, но общий настрой уловил правильно и немедленно захотел умереть. А проклятый конверт, как назло, завалился за подкладку, и дрожащие пальцы посыльного долго шарили в космической пустоте, прежде чем ухватить заветное письмо за угол и выволочь на свет божий.
- Это все? - подчеркнуто любезно поинтересовался коммодор, пряча Лизаветино посланье за обшлаг рукава. - Больше вы нам ничего не родите? В муках? На десерт? Нам там, часом, войну не объявили? Нет? Точно? - капитан-лейтенант не был уверен ни в чем, но на всякий случай кивнул. - Ну и сгиньте с глаз моих долой! Оптимально - навсегда! - судя по страдальческой физиономии собеседника, это был идеальный вариант для обеих сторон. - И мундир в порядок приведите, партизанщина! - стремительно удаляясь, бросил коммодор. - По консерваториям в таком виде шастайте, а не по военным кораблям…
Его монотонный бубнеж затих где-то в твиндеке, и капитан-лейтенант получил возможность передохнуть. Идиотически улыбаясь, он плюхнулся на выдраенную до блеска палубу, привалился спиною к орудийному станку и попытался расстегнуть вторую пуговицу мундира. Та не поддавалась, но капитан-лейтенанту было плевать. С каким-то диковато-безбашенным видом он оторвал злосчастную пуговицу и, похихикивая самым истерическим образом, метнул ее за борт.
Дышать сразу стало легче. По лбу капитан-лейтенанта, а также и по спине, ручьями струился пот. Холодный.
"В отставку, немедленно, - остатками спинного мозга соображал капитан-лейтенант, прибывший на Карибы за подвигами, наградами и производством. - В крайнем случае - рапорт о переводе. С первой же почтой прошение дядюшке в Лондон! Хватит, навоевался! Чем такая экзотика, лучше в Спитхед, на мертвый якорь, и гори оно синим пламенем, производство это драное… Здоровье дороже…"
При мысли о том, что волею судеб его могут сослать из теплого уютного штаба на эскадру коммодора, капитан-лейтенанту стало совсем худо. Невидящий взор его бездумно блуждал по палубе, а пострадавший в схватке с начальством мозг переполняли жуткие виденья.
Развеял их только всколоченный старший офицер, со свистом промчавшийся мимо в поисках какого-то неведомого Стюарта.
- Вот хорошо, что вы не отвалили! - порадовался он, притормозив перед расслабленным капитан-лейтенантом и участливо заглядывая тому в лицо. - Коммодор Норрингтон велел истребовать всех командиров к себе, а опоздавшим всегда достается…
- Всех кого? - скрипя искалеченными извилинами, невнятно переспросил капитан-лейтенант. И тут до него ДОШЛО.
- Нет! - завопил он истошно, взмывая в воздух со скоростью конгревовой ракеты. - Я не имею чести быть приписанным к вашей эскадре! Я немедленно отбываю в главный штаб!
- Но, позвольте, - изумился белобрысый лейтенант, - вы ведь не можете вернуться без отчетов коммодора! А они еще не готовы…
- Я буду ждать, - тоном героя-любовника пообещал капитан-лейтенант. - Там. На "Гермесе". О готовности прошу уведомить сигналом. Прощайте. Мне пора.
И, не слушая уговоров собеседника, вприпрыжку помчался к трапу.

Ветер стих. Эскадра лежала в дрейфе. Позеленевшие от тягостных предчувствий командиры флагманских мателотов спешили занять места в катерах. Сквозь прореху в лохматых тучах за ними наблюдало лукавое солнце.
Желтый луч, обшарив полуют "Разящего", проник в незадраенный люк командирской каюты. Там, за рабочим столом, в теплой компании граненого стакана восседал коммодор Норрингтон и меланхолически комкал в руках розовый конверт.
Коммодору хотелось в отставку и сгущенки. Проблема повышения боеготовности перекочевала, таким образом, на почетное третье место и там, возмущенно сопя, отбивалась от соблазнительной идеи отрихтовать форштевень кузнецу.
Причиной столь стремительного расширения горизонтов командирского сознания было Официальное Приглашение.
Отпечатанное - наверняка за счет налогоплательщиков - на плотной мелованной бумаге.
На лицевой его стороне пухлые купидоны задумчиво ковыряли пунцовое сердце стрелою размером с китобойный гарпун.
На обороте значилось, что бракосочетание столбовой дворянки Лизаветы Губернаторовны Суонн с Уильямом Прихлоповичем Тернером, кузнецом, состоится в таком-то часу такого-то числа в центральном ЗАГСе губернского города Порт-Ройяла. Дата, время и имена собственные были вписаны в типографский текст чужой (уж не Тернера ли?) рукой. Внизу красовалось факсимиле губернатора. От самой Лизаветы не было ни строчки. Впрочем, как и всегда.
Какое-то время коммодор страдал неподвижно; затем за дверью послышалась возня, и Норрингтон, придав лицу уставное выражение, поспешно смахнул приглашение в ящик стола.
Это вышло как нельзя более кстати - через комингс уже сунулся с докладом исполнительный флаг-офицер.
- Сэр! - негодованию Джеркинса не было предела. - Нам снова не прислали "За штурвалом"! Остальное все на месте, а "За штурвалом" нет!
- Бербаза слямзила, - навскидку предположил осипший от переживаний коммодор, потроша полученный с "Гермеса" пакет.
Выцарапать для воинской части дефицитное "За штурвалом" было делом командирской чести, чем беззастенчиво пользовались дошлые идеологи. В нагрузку к альманаху полагалась гора никому не нужной макулатуры - уже упомянутый "Географический вестник", официальный адмиралтейский "Флаг Родины", пропахшая ладаном "Рать Христова" (рупор департамента религиозной пропаганды) и собственно политотдельская "На страже Прикарибья" - скверная агитка, годная только на самокрутки. Все вышеперечисленные издания, ввиду полной их бесполезности, доходили до адресата в целости и сохранности, и только вожделенное "За штурвалом" то и дело попадало в загребущие клешни сослуживцев.
- Хорошо если бербаза, - страдал обычно сдержанный капитан-лейтенант, большой любитель парусного спорта. - А вдруг пираты? Ну на кой черт им этот "Вестник"? Мы и сами-то его не читаем. Я вот все думаю…
- А вы не думайте, Джеркинс! - вконец измочалив неподатливый конверт, взорвался коммодор. - Вам по чину не положено! За вас Родина думает! В моем заботливом лице! - с этими словами он зло швырнул пакет на стол и заметался по каюте в поисках кортика.
Капитан-лейтенант укоризненно вздохнул, аккуратно разрезал плотную вощеную бумагу перочинным ножом и, демонстративно не заглядывая внутрь, протянул конверт коммодору.
- Сэр?
- Сэры все в Лондоне, - пробурчал пристыженный Норрингтон, бесцеремонно вытряхивая содержимое пакета на столешницу и нависая над нею с видом опытного и потому переборчивого стервятника. За его плечом, по-цыплячьи вытянув шею, пристроился флаг-офицер.
Сверхъестественная способность командования с первого взгляда обнаруживать в грудах штабной писанины мало-мальски ценные документы повергала Джеркинса в священный трепет. Который год он безуспешно пытался развить похожий дар в себе и не упускал ни малейшей возможности понаблюдать за священнодействием вживую.
Пытливый взор флаг-офицера скользил по шапкам штабных бумаг, не обнаруживая ровным счетом ничего любопытного. Отношения. Замечания. Примечания к замечаниям. Уточнения к примечаниям. Инстукция по совмещению политинформации с утренней молитвой. Капитан-лейтенант с трудом подавил зевок.
В этот миг командирские пальцы, брезгливо дрогнув, извлекли из бумажного завала то единственное, ради чего стоило гнать посыльное судно в расположение крейсирующей эскадры.
В "Предписании о порядке крейсерства" за подписью начальника Главного морского штаба не было, на первый взгляд, ничего подозрительного. Эскадре, в состав которой с момента получения депеши включался бриг "Гермес", предлагалось немедленно вернуться в базу, где оставаться в полной боевой готовности вплоть до особого распоряжения.
- Кукушкин хобот, - удрученно пробормотал коммодор, воскрешая в памяти вызывающую треуголку командира посыльного судна; а затем, к вящему изумлению флаг-офицера, перевернул документ тыльной стороной к себе.
Штабные писари недаром ели свой нелегальный хлеб: в условленном углу красовался едва заметный крест.
Крылья внушительного командирского носа затрепетали; сквозь плотно стиснутые зубы прорвалась череда шипящих согласных, обещавшая немедленную смерть всему японскому милитаризму. Капитан-лейтенант инстинктивно втянул голову в плечи.
- Каз-злы го-фри-ро-ван-ны-е! - с чувством проговорил коммодор, имея в виду, по всей видимости, авторов "Предписания". - Ка-ра-ка-ти-цы-ны дети! Да что ж я не сдохну-то?!
Флаг-офицер, успевший разглядеть зловещий крест, благоразумно оставил этот вопрос без ответа. Нехитрый символ нельзя было истолковать двояко: на безмятежно дрейфовавшую эскадру с неотвратимостью шквала надвигался адмиральский смотр по случаю годовщины образования британского военно-морского флота.
С парадом, салютом, шлюпочными гонками и прочими любезными сердцу престарелого адмирала единоборствами нанайских мальчиков.
Волнительное действо сулило штабу юбилейные медали, а персонально коммодору - потрясающий воображение геморрой. Последний, по нерушимым законам морского братства, предстояло разделить всем участникам мероприятия. Эта своевременная мысль приятно согрела командирское сердце, тем паче что за дверью каюты уже переминались с ноги на ногу истребованные сигналом командиры мателотов.
Эти бывалые морские волки, делавшие под брейд-вымпелом коммодора не первую по счету кампанию, волновались как школьники и судорожно поправляли друг на друге безукоризненные воротнички.
По случаю ЧП коммодор Норрингтон решил явить чудеса гостеприимства. Опережая услужливого Джеркинса, он широким жестом распахнул дверь каюты и явил собравшимся совершенно людоедский оскал.
Внезапно командирское лицо окаменело: в послушном стаде, неоднократно пересчитанном по головам, обнаружилась недостача.
- Где?! - изумительно точно передавая голосом интонации бакена-ревуна, лаконично осведомился коммодор.
Флаг-офицер, в чьем сознании немедленно материализовалось с полдюжины двусмысленных рифм, озадаченно моргнул.
- Этот кукиш занзибарский! Этот лебедь краматорский! - широкая длань коммодора пригладила воображаемый плюмаж щегольской треуголки. - С "Гермеса", ёж его ешь! - мысль о том, что командира посыльного судна еще не оповестили о постигшем его счастии, попросту не пришла ему в голову.
А Джеркинсу пришла.
Капитан-лейтенант обладал ценным для флаг-офицера даром оперативно оценивать обстановку. Не успела командирская челюсть вернуться в исходное, как он уже сорвался с места и загрохотал каблуками по трапу. Две минуты спустя на крюйс-брам-стеньге "Разящего" затрепетали позывные "Гермеса".

Свежая почта нанесла по боеготовности "Разящего" сокрушительный сталинский удар.
Верхняя палуба вымерла. Разобрав корреспонденцию, все свободные от вахты офицеры моментально зашхерились по каютам, где, вместо заполнения отчетной документации, принялись морально разлагаться. В скором времени за панелями малого коридора запришептывало, захихикало, захрюкало, засюсюкало и забулькало в умилении простое человеческое счастье.
В кают-компании, случайный гость на этом празднике жизни, восседал одинокий мичман Хокинс. Из кармана мичманского кителя торчал свежевыпотрошенный конверт со штампом карибского филиала Кембриджского государственного университета. Содержимое конверта - выписку из протокола заседания кафедры английской литературы об утверждении тем дипломных работ - мичман разместил на столе и подверг вдумчивой редакторской правке. Фамилии каждого из присутствоваших он снабдил емкой флотской характеристикой, а на обороте документа в несколько смелых штрихов набросал кубический портрет заведующей, с которой вел затяжную позиционную войну.
Обстановка, что называется, располагала. Из буфетной пахло плюшками, на цветочных горшках колыхались новенькие бирки, а за тонкой переборкой монотонно, как хорошо отлаженный механизм, бубнил коммодор.
Мичман прислушался. Драли опоздавшую делегацию с "Гермеса". Пунктуальность, вне всякого сомнения, была самой крупной из многочисленных изюминок, сообщавших широкой командирской натуре фамильное сходство с дрезденским святочным пирогом.
Командирский бубнеж, если он адресован другому, усыпляет бдительность и настраивает на философский лад; и потому увлекшийся Хокинс не сразу заметил, как над ухом у него завозилось, зачавкало, задышало мятным леденцом и, тыча пальцем в портрет заведующей, изрекло:
- На Джеркинса похож.
За переборкой коммодор как раз закончил возводить родословную опоздавших через несколько поколений яйцекладущих прямиком к хтонической черепахе, на которой покоится земная твердь. Мичман Хокинс дослушал руладу до конца и, вздохнув, перевел взгляд с пальца не физиономию его владельца. То был мичман Стюарт, лопоухий и белобрысый, и во рту у него, судя по дефектам дикции, было с полдюжины мятных леденцов. Остальные дожидались своего часа в объемном бумажном кульке, который Стюарт трепетно прижимал к груди.
Мичман Хокинс немедленно перешел к активным действиям. Бесцеремонно выгребая из кулька леденцы, он объяснил, что кубический портрет не имеет к Джеркинсу никакого отношения; что объектом художественного наблюдения выступает в данном случае женщина, и что с женщиной этой у мичмана принципиальные научные разногласия. Мичман желает писать дипломную по средневековому рыцарскому роману, а она - здесь Хокинс ненадолго прервался, дабы освободить в кармане место для новой порции леденцов -
- А она, - продолжал он, ткнув карандашом в кубическую заведующую, - хочет, чтобы я писал о кризисе ренессансного гуманизма в трагедии Шекспира "Отелло"!
Мичман Стюарт от задников флотских ботинок и до кончиков белесых ресниц являл собой воплощенное участие. Он с трудом отличал Отелло от Гастелло, но сердцем понял, что Хокинсу предлагают какую-то гадость. Потом он перевел глаза на изрядно полегчавший кулек, и Хокинс стал ему неинтересен.
А тут еще снаружи истошно завопили "Шквал с наветра!", и в тот же миг оба мичмана были наверху.
Наверху бегало, суетилось, выло и металось, а посреди всего этого безобразия, неколебимый, как разинский утес, возвышался коммодор.
- А-атдать марса-фалы! - луженая командирская глотка без труда перекрывала посторонние шумы; под буклями парика, увеличивая парусность, воинственно топорщились уши. - Паруса на гитовы! Пр-ра-ва-на-борт, ядрена корень! Антилопистей, йетины дети, драть вас не передрать!
Эта сложная метафорика адресовалась преимущественно "Гермесу", на котором шквал заметили значительно позже и только-только приступили к уборке нижних парусов.
- Интенсивней, выдры, интенсивней! - переживал коммодор, которому хватило и взгляда, чтобы оценить нависшую над бригом опасность. - Убью! На баке выпорю! В Сызрань дворниками законопачу!
Будто в ответ на эти заманчивые посулы, на "Гермесе" поднатужились и взяли на гитовы фок и грот. Лишь фор-марсель, белоснежный новенький фор-марсель оставался глух к самым нетривиальным предложениям. Шквал надвигался, неизбежный, как победа социалистического труда; лицо коммодора закаменело в немом страдании, и в наступившей тишине стало слышно, как барабанят по палубе крупные капли дождя.
- Вот же ж! - сказал коммодор. - Проклять! - и больше он ничего не сказал: все заволокло непроницаемой мглой, взвыл в снастях окрепший ветер, и спустя какой-то миг "Разящий" уже трепало, кружило и несло навстречу судьбе.
Первое, что услышал мичман Хокинс, когда изжелта-серая дымка развеялась, был утробный нечеловеческий вой. Так воет собака Баскервилей, когда идет по следу своей жертвы.
На "Разящем", где собак не держали, издавать такие звуки мог только коммодор.
Коммодор выл, запрокинув голову к умытому дождиком небу; вокруг стремительно светлело, и разодранный в клочья гермесовский фор-марсель весело полоскал на ветру.
- Какая ско-ло-пен-дра?! - завывал коммодор, обращаясь ко вселенной вообще и к представителям "Гермеса" в частности. - Какая вы-ы-ыпь болотная подписала вам зачетные листы?! В ка-ва-ле-ри-ю! Коням хвосты крутить! Ко-ням! Захребетники-и-и…
На "Гермесе", судя по царившему там нездоровому оживлению, задавались другим вопросом. Там судорожно искали новый фор-марсель - искали и не находили.
- Искалечу! - роняя на палубу хлопья пены, обещал коммодор. - Наизнанку выверну! Под пайолами сгною! - здесь он сорвал с головы треуголку и швырнул ее за борт, после чего сказал ровно сорок разных слов с окончанием на мягкий знак. Когда слова закончились, фор-марсель на "Гермесе" был благополучно заменен.
Коммодор сопроводил его появление длинной чередой шипящих согласных.
- Всем ловить мою треуголку! - скомандовал он, отпустив командиров восвояси. - Общий сбор через пятнадцать минут. - и враз отяжелевшей походкой направился к трапу...

Треуголку ловили коллективно и бестолково.
Ввиду бесспорной важности задачи отрабатывали ее по сигналу "человек за бортом", и коварный мичман Хокинс сейчас же превратил эту полезную инициативу в бардак с элементами произвола.
Он построил на шкафуте спасательную команду и проверил ее на знание сто семьдесят пятой статьи (*).
Он вспомнил о сбросе за борт спасательных средств и организовал этот сброс с невиданным доселе энтузиазмом.
Он велел сигнальщикам приспустить в полгафеля кормовой флаг, дабы оповестить соединение о постигшем флагмана несчастье. Он носился с бака на ют и обратно, приказывал, поторапливал, негодовал и возмущался, а на хвосте у него, задыхаясь, висел вахтенный начальник и сипло увещевал сдаться добровольно.
На одном из этапов погони живописная кавалькада налетела на старшего офицера, что позволило мичману беспрепятственно скрыться в штурманской, а вахтенному начальнику - снова обрести человеческое лицо.
- А вот о-он! - оперативно наябедничал вахтенный начальник, тыча пальцем в удаляющуюся спину Хокинса. - Задачу срывает! И всячески саботирует!
Старший офицер, первый лейтенант Джиллет, сочувственно кивал, устремляя взор поверх растрепанного парика собеседника туда, где, по его представлению, находился Порт-Ройял. В душе у лейтенанта цвела сирень, в а кармане кителя, аккуратно сложенная вчетверо, покоилась записка (**), содержание которой Джиллет давно выучил наизусть.
"Дорогой лейтенант Джиллет! - гласила записка. - Я не знаю, как тебя зовут, а жаль!
Когда уже ваша чертова орденоносная эскадра потопнет вернется, а то я тебя заждалась, так жду, прямо аж сил никаких нет? У меня уже три корзинки роз завяло и пять пирогов заплесневело. Так что возвращайся героем и с медалью поскорей, а я тебя ждать буду. И еще у меня для тебя есть платочек вышитый подарок, угадай, что это. Жду ответа как соловей лета,
пока еще всегда твоя,
Прекрасная Незнакомка!"
Дорогой лейтенант Джиллет как раз проговаривал про себя эти исполненные нежного чувства строки, когда на палубу перед ним грузно шмякнулось нечто мокрое и бесформенное. То была треуголка коммодора, героически спасенная вторым лейтенантом Грувсом.
- Вот! - тяжело дыша и поправляя съехавший на ухо парик, доложил второй лейтенант. - А спасбуи… и плотики… и прочие… средствА… сами доставайте, ссы-пассатели…
Вахтенный начальник, которому при виде пострадавшей треуголки стали грезиться серые стены гарнизонной гаупвахты, скорбно схватился за уши и в таком виде станцевал вокруг второго лейтенанта народный танец филиппинских сирот.
- Это не "сы-пы-сатели", как вы изволили выразиться! - причитал он визгливо, для солидности приподнимаясь на цыпочки. - Это ваш собственный вахтенный мичман, мать его космонавт! И я требую, нет, я приказываю, чтобы вы-ы…
Звуки борьбы, долетевшие из штурманской, прервали этот страстный монолог. В штурманской мичман Хокинс требовал не-мед-лен-но нанести на карту место трагической гибели коммодорова имущества для последующей отдачи воинских почестей всеми проходящими судами. Невозмутимый штурман, дослушав горестную песнь до конца, взял мичмана за шкирку и вышвырнул из рубки прямиком в теплые объятья вахтенного начальника, которого тут же закоротило от счастья. Лишь сигнал общего сбора положил конец кровавой расправе, и к тому моменту как на юте нарисовалась представительная фигура коммодора, о размахе спасательных мероприятий напоминали разве что мокрая треуголка и одинокий червь на левом ноке грот-марса-рея (***).
Коммодор заметил на палубе посторонний предмет и побагровел. Положительно, в этой части маразмов Дорогую Авторшу просто заклинило на треуголках.
В подтверждение его худших опасений, исполнительный флаг-офицер сунулся вперед и тщательно исследовал бесформенное нечто.
- Треуголка, сэр, - авторитетно заключил он. - Ваша, сэр, - уточнил он на всякий случай.
В гробовой тишине Норрингтон брезгливо, двумя пальцами, подцепил многострадальную треуголку и снова отправил за борт. Строй выдохнул как один человек; кто-то хихикнул, и кинжальный взор коммодора немедленно пригвоздил весельчака к палубе.
В исключительных случаях убойной силы командирского взгляда вполне хватало на мелкие формы жизни; когда желание несчастного провалиться в трюм достигло апогея, Норрингтон сфокусировал глаза на силуэте "Гермеса" и кратко, в двух словах, донес до присутствующих содержание полученной депеши.
Слова были неприличные. Мичман Стюарт покраснел.
- И шабаш! - ладонь коммодора со свистом рубанула воздух. - Отныне и вплоть до особого распоряжения всем заниматься любовью к родине! И каждый день любить ее на пять сантиметров длинней! Свободное время посвятить изучению устава! А по ноча-ам, - продолжал он с цыганской хрипотцой, - вы будете сдавать мне свои функциональные обязанности. Индивидуально! На зачет!
Лейтенант Джиллет нащупал в кармане записку и погрузился в пучину отчаянья. Сход на берег отменялся на неопределенный срок; встреча с Прекрасной Незнакомкой, по всей видимости, тоже.
- Выдраить, выскоблить, вылизать я-зы-ком! - гремел коммодор. - Где языком не достали - затереть, зачистить, закрасить! Товарищ капеллан, кладь вам на покладь! Приведите, наконец, в порядок свою наглядную агитацию! И немедленно, я ясно выражаюсь - не-мед-лен-но организуйте спевки боевых частей. Чтоб не как в прошлый раз!
"В прошлый раз" соединение едва не лишилось переходящего вымпела за плохое знание слов государственного гимна; оказалось, что половина офицеров с трудом припоминает первый куплет, а вторая половина исполняет на тот же мотив идеологически вредную отсебятину. Грянул скандал. Норрингтона истребовали к главкому и, судя по звукам, долго возили мордой по ковру. С тех пор репертуар патриотических песен на эскадре находился под личным неусыпным контролем командования.
- Я за-дол-бал-ся идти вам навстречу! - в голосе коммодора звенела сталь. - В боевой части два личный состав тянется по построению, как… мокрый шланг по огороду! Боевая часть четыре в комплекте с командиром одичала вконец, хоть по деревьям лазай! Джиллет, в рот вам три рубля! Чтобы завтра же - нет, сегодня, к вечерней поверке - все были выстрижены как парковая культура!
"А сам-то, сам", - кисло подумал лейтенант, делая вид, что заносит замечание в рабочий блокнот.
- Тетради для тактических занятий обернуть! - не замечая перекошенной физиономии Джиллета, распоряжался коммодор. - Голых баб с последних страниц удалить! Обратите, наконец, свое благосклонное внимание на личный состав!
Замена показалась офицерам неадекватной, но возразить никто не посмел.
- И если в сигнальной службе - я к вам обращаюсь, Хокинс, - так вот, если в сигнальной службе половина матросов снова не сможет найти на карте столицу нашей Родины, свой кишлак и место призыва, - здесь коммодор выдержал внушительную паузу, - вы у меня лично, слышите, лич-но возглавите кружок церковного пения и народного танца! Которые, кто не в курсе, существуют у нас давным-давно! И уже успели, едри их в корень, стать не-отъ-емлемой частью сурового флотского быта!
При мысли о кружках, за отсутствие которых его нещадно драли в отделе политической и религиозной пропаганды, Норрингтона затрясло. По счастью, заветная фляжка оказалась на месте, и коммодор ополовинил ее одним богатырским глотком.
- Подведем предварительные итоги, - продолжил он уже поспокойней. - Кругом бардак и Средняя Азия, но я этого так не оставлю. Рыть будете носом, слышите - но-сом, от рассвета до сколько надо! На входе в базу - контрольная проверка. И-и-и-если какая-то немочь бледная… слонина если какая сиамская… вдруг потеряет с галстука зажим… или пуговицы пришьет не теми нитками, - у коммодора даже дыхание перехватило от возмущенья, - и-и-ияяя не знаю что сделаю, вот что я сделаю, да.
Кладбищенская тишь была ему ответом. Припекаемые ласковым карибским солнышком офицеры угрюмо переваривали поступившие вводные.
- Вопросы, пожелания, предложения? - саркастически осведомился Норрингтон, чей взгляд помимо воли снова оказался прикованным к "Гермесу".
Хмурый артиллерист, капитан Уильямс, сделал шаг вперед.
- По поводу организации стрельб, - пробасил он деловито, шурша страницами рабочего блокнота. - Нахожу целесообразным отставить эксперименты с подколесными клиньями или же провести дополнительные ученья, поскольку предварительно доказано, что при выигрыше в три градуса дульное бандило чертит по верхнему косяку порта, а это…
- О-том-ри-те, Уильямс, - скрипуче посоветовал коммодор, доставая из крамана верную носогрейку, и во взоре его заплескалось море разливанное тоски.
Еще до обеда, предвидя грядущее понижение боеготовности, Норрингтон собирался назначить на вторую половину дня какие-нибудь суматошные ученья. Он даже успел утвердиться в мысли, что учения эти будут артиллерийские. Артиллерия была давней страстью коммодора, причем, в отличие от Лизаветы Губернаторовны, отвечала ему взаимностью; а накопленный опыт подсказывал, что практические стрельбы как ничто другое помогают поддерживать общий уровень задолбанности личного состава на высоте, достойной корабля первой линии.
Но теперь, с адмиральским смотром на носу и "Гермесом" на шкентеле, о стрельбах не могло быть и речи.
При мысли о том, в каком состоянии находится на бриге артиллерийская часть, коммодору стало дурно. Ему представились каналы стволов, черные от нагара; непомерно длинные ганшпуги и плохо пригнанные замки; лопаря боковых и задних талей, не закрепленные петлей под ходовую; и венчала все это безобразие финдиперсовая треуголка с вопиюще неуставным пером.
- Какие клинья, какие порты? - тыча трубкой в сторону "Гермеса", почти простонал коммодор. - Вы на флоте, Уильямс! Займитесь лучше тумбочками. Стенгазету намалюйте. Бирки проверьте на робах личного состава. Стрельбы ему. Х-хе! - и, махнув рукой, поплелся курить на бак...

---
* "Командир корабля в мирное время принимает все меры к спасению упавшего за борт и покидает район только после того, как полностью исчерпает меры спасения упавшего за борт" (Корабельный устав ВМФ СССР, ст. 175)
** Записка авторства прекрасной formenel, оригинал утерян
*** Червь - флаг "Ч"; поднимается на ноке рея того борта, с которого упал человек.

Слитный звон корабельного колокола растаял в полуденном мареве, ознаменовав долгожданный адмиральский час.
Лейтенант Джиллет устало вздохнул, показал большой палец отбившему рынду сигнальщику и, с трудом передвигая ноги, проследовал по трапу в мидель-дек.
Больше всего на свете, не считая встречи с Прекрасной Незнакомкой, лейтенанту хотелось спать. Последние несколько дней с момента получения злополучного приказа он только и делал, что исполнял свои непосредственные обязанности - то есть, носился как ошпаренный с палубы на палубу, рыскал носом, брызгал слюной, раздавал оплеухи, ругался и орал. Времени на сон, при столь напряженном графике, оставалось всего ничего; но и в те редкие минуты, когда старшему офицеру удавалось смежить веки, за переборкой обязательно начиналась шумная возня.
То мичман Стюарт с какого-то перепугу принимался зубрить государственный гимн.
То второму лейтенанту Грувсу взбредало в голову проверить мичмана Хокинса на знание дисциплинарного устава.
То капеллан, не стесняясь в выражениях, выговаривал штурману за низкий процент идейных монархистов во вверенной ему боевой части.
А ближе к ночи из кубриков, кают-компании и боевых постов доносился леденящий душу стон: экипаж под руководством коммодора готовился к зачетному пению.
"Сла-авное мо-оре священный Лох-Несс!" - вероноподданически тараща глаза на выцветший портрет главкома, выводили офицеры, а вдоль шеренги методично, как метроном, расхаживал Норрингтон и бдил.
Слуха коммодору не полагалось по званию, но сие прискорбное обстоятельство ничуть не мешало ему контролировать идеологическую грамотность исполнения. Те, кто пел недостаточно громко или разевал рот недостаточно широко, рисковал сдавать зачет в индивидуальном порядке, и потому из луженых офицерских глоток вырывался такой слаженный рык, что в буфетной звенела посуда, а неосторожные мухи срывались в штопор и бездыханными плюхались на палубу.
Cтоило же натужному энтузиазму исполнителей хоть чуть-чуть поугаснуть, как весь нестройный хор голосов с легкостью перекрывало сиплое коммодорово "Ша-ра-мы-га ты корявая! Дрань ты подзаборная! На Темзу бакенщиком пойдешь!"
От каждого такого воззвания уснувший было лейтенант Джиллет подскакивал как ужаленный, швырялся подушкой в переборку и звал маму. Увы, мама была далеко, а временно исполняющая ее обязанности Родина меньше всего интересовалась, спал сегодня лейтенант или нет, и как он спал, и что ему снилось, и не мешают ли ему, случаем, эти какофонические спевки. Уточнять же, кому именно была уготована завидная карьера бакенщика, Джиллет не хотел. Он со стоном разлеплял тяжелые веки, усилием воли изгонял из мыслей светлый образ Прекрасной Незнакомки, поливал голову забортной водицей и, кое-как нахлобучив парик, возобновлял кипучую деятельность по подготовке "Разящего" к адмиральскому смотру.
Масштабы подготовки ужасали. Коммодор Норрингтон жевал казенные макароны с большой отдачей для государства. С утра до ночи флагманский линкор мыли, скоблили, драили, красили и чистили с песком в самых неожиданных с точки зрения корабельной архитектуры местах. В красном уголке художественно одаренные матросы авральным методом, в три смены, восстанавливали засиженную мухами наглядную агитацию. Коридоры, кубрики и столовая личного состава запестрели пропагандистскими плакатами, изобличавшими идеологическую подоплеку войны за испанское наследство. Пару таких плакатов, авторства анонимных сверхсрочников, мичман Стюарт умудрился присобачить даже в офицерском коридоре, где их тут же обступили восторженные ценители.
Самым шумным успехом пользовалось аллегорическое полотно "На абордаж!". На переднем его плане доблестный британский офицер, в котором угадывался сильно похорошевший Норрингтон, шинковал в капусту столь же стремительно подурневшего Воробья. На заднем шкодливой рукой мичмана Хокинса была пририсована попранная Свобода в платье и шляпке Лизаветы Губернаторовны Суонн. Таким образом, утверждал подлый мичман, убогость исполнения с лихвой компенсировалась могучей внутренней экспрессией композиции при общей схематичности форм.
По счастью, затурканный коммодор не смог оценить эту творческую инновацию по достоинству. Большую часть светового дня он проводил на верхней палубе, неусыпно наблюдая за маневрами эскадры. Левый глаз коммодора отек и покраснел от длительного контакта с окуляром подзорной трубы; а правый, ввиду постоянной необходимости держать в поле зрения злосчастный "Гермес", заметно косил.
Оно и к лучшему, философски порешил лейтенант Джиллет, припомнив испорченный плакат; и пытливая мысль его снова обратилась к поиску возможности прикорнуть в темной шхере часа эдак на полтора.
Горестный вой из шкиперской помешал этой возможности претвориться в жизнь. Выли так жалобно и тонко, что даже черствый душою артиллерист, вынырнув из недр своего заведования, потребовал прекратить издевательства над неизвестным науке животным. Животное в облике мичмана Стюарта не замедлило появиться на свет, обильно орошая слезами какой-то потрепанный рулон. Из рулона, тяжело шмякнувшись о палубный настил, выпала сытая флотская крыса и, возмущенно пища, скрылась в неизвестном направлении.
- Что вы тут сырость разводите, Стюарт? - благодушно полюбопытствовал старший офицер, но тут мичман, хлюпая носом, развернул свою добычу, и сердце Джиллета похолодело.
Это был не просто рулон. Это была мемориальная стенгазета, верой и правдой отслужившая экипажу "Разящего" без малого десять лет.
В этой стенгазете было всё. Показатели капсоревнований и портреты активистов, программная речь коммодора и последние решения съезда консерваторов (устаревшие на те самые десять лет, но, боже мой, кто их читал!), лозунги и стихи, шарады и кроссворды, и все это в роскошном обрамлении из якорей, дельфинов, швартовых концов и полуобнаженных русалок.
А теперь на месте идейно богатого содержания красовалась выеденная крысами дыра. Огромная, ужасная, с разлохмаченными краями дыра.
В дыру была видна унылая физиономия мичмана Стюарта. Физиономия скорбела.
Лейтенант Джиллет сделал глубокий вдох, и в голове у него, от виска к виску, с шумом прокатилась океанская волна.
- Ах вы… сусел голливудский, - с удивлением прислушиваясь к звукам собственного голоса, медленно проговорил лейтенант. - Ах вы… яйцо по-тореадорски под соусом тартар! Наплодил в шкиперской… себе подобных… и квакает! Чтоб до завтра точно такую же мне родил! И с картинками, сволочь! Каким хочешь местом! В муках и в антисанитарных условиях!
Белесые брови мичмана дрогнули. Нижняя челюсть мичмана, повинуясь закону тяготения, устремилась вниз. В каких-то трех сантиметрах от верхней пуговицы мундира мичман Стюарт восстановил контроль над челюстью и сказал ею: "Есть!"
- А питомник этот крысиный, - осененный линялым крылом невоспитанной флотской музы, вещал лейтенант, - ты у меня лично в рыло перецелуешь! Каждую крысу, в порядке живой очереди! Пока всех по фамилиям не запомнишь, юн-нать твою мать! - и совершенно неожиданно для себя закончил:
- Па-на-би-ра-ли на флот!

...
Продолжение следует

Библиотека