Соперники

Фандом: Master & Commander
Автор: William Berry
Бета-ридинг: M. Slade
Категория: слэш
Персонажи: Джек Обри/Джеймс Диллон
Рейтинг: R
Жанр: драма
Примечание: действие происходит во время романа "Master & Commander", открывающего одноименную серию книг Патрика ОБрайена.
Дисклаймер: вселенная M&C принадлежат Патрику ОБрайану. Настоящий рассказ является работой фан-фикшена и не имеет целью получение прибыли или нарушение авторских прав.
Архивы: все работы размещены с разрешения авторов. Если вы хотите разместить находящиеся на Tie-mates материалы на своем сайте или использовать любым другим способом, предполагающим публичный просмотр, пожалуйста, свяжитесь с авторами по адресам, указанным в их профиле.

Джеймс

Северный ветер, неожиданно злой для Средиземноморья, нес английский военный бриг вдоль восточного берега Каталонии. На зарифленных парусах маленькая "Софи" кренилась и вновь выпрямлялась, прыгая с волны на волну. По левому борту виднелись неясные очертания мыса Креус, но впередсмотрящие на салингах глядели совсем в другую сторону - в бесконечное пространство впереди и справа по курсу. Они надеялись высмотреть на горизонте парус торгового судна, какого-нибудь испанского купца, везущего богатый груз. Туда же смотрел и стоящий на мостике первый лейтенант Джеймс Диллон. Однако он был так глубоко погружен в свои думы, что взгляд его скользил по волнующемуся морю, безразличный и невидящий.

Английский Королевский флот имел несколько десятков линейных кораблей, около сотни фрегатов и не меньше полутора сотен военных бригов, и лейтенант Диллон согласился бы служить на любом из них, но только не на судне, которым командовал Джек Обри.

Джек Обри был англичанином, а Джеймс Диллон - ирландцем, и это само по себе уже было достаточным основанием для неприязни. Однако чувства Диллона были куда серьезней обычной нелюбви патриота к поработителю и доброго католика к протестанту. За несколько месяцев его службы под началом Обри неприязнь разгорелась в настоящую ненависть.

Справедливости ради следует заметить, что сам Обри не давал ни малейшего повода к возникновению подобных чувств. Но Джеймсу не нравилось решительно все, начиная с того, что Обри был капитаном, а сам он - нет. Его раздражало то, что Джек выше ростом, раздражала его неистребимая жизнерадостность, его веселый интерес к призовым деньгам. Ему не нравилось то, что команда разделяла этот интерес и боготворила капитана, не нравилась удачливость Обри и его неизменно доброжелательная улыбка.

А еще его мучила, хотя он в полной мере понимал, до чего это глупо, совершенно мальчишеская ревность. Получив назначение на "Софи", Диллон встретил здесь своего старого товарища по ирландскому сопротивлению и близкого друга - Стивена Мэтьюрина. Ему казалось, что если бы не Обри, то их дружба со Стивеном, окрашенная самыми светлыми воспоминаниями юности, могла бы вернуться. Все эти месяцы он наблюдал, как растет привязанность между Стивеном и Джеком Обри. И видя, как в ответ на улыбку капитана, которая казалась ему воплощением английского лицемерия, обычно серьезное лицо Стивена вспыхивает радостью, он чувствовал досаду.
Обри обладал всеми теми качествами, которых не было у самого Джеймса, хотя он скорее умер бы, чем признался, что хоть в чем-то завидует человеку, которого ненавидел (или хотел думать, что ненавидит).

Диллон вытащил из кармана фляжку. Она была пуста. Странно, ведь он наполнял ее пару часов назад. Чертыхнувшись, Диллон развернулся и направился к трапу, но палуба предательски ушла из-под ног, и его толкнуло прямо в объятия человека, шагнувшего на мостик. Жесткий эполет больно царапнул щеку. Проклятие! Обри!

Сильная рука стиснула его локоть, и лишь благодаря этому Диллон сумел удержаться на ногах. Секунду спустя он с ужасом понял, что стоит, прижавшись щекой к широкой груди, и чувствует ровное, точно в такт покачиваниям палубы, дыхание.

- Мистер Диллон, вы в порядке? - в голосе капитана звучало оскорбительное участие.
Лживый лицемерный англичанин... Волной поднялась холодная, сжимающая горло ненависть. Диллон выпрямился и усилием воли заставил ответ больше походить на человеческую речь, чем на змеиное шипение.
- Благодарю, сэр.
- Диллон, на вас лица нет, - Обри склонился к нему, - вам нехорошо?
- Со мной все в порядке, - процедил Диллон сквозь зубы.

И как только Стивен - умный, тонкий, проницательный Стивен - может общаться с таким непроходимым тупицей? Попытка скрыть неприязненную дрожь сослужила Диллону скверную службу. Гримаса, исказившая его лицо, только утвердила Обри в мысли, что лейтенант нездоров, и он окликнул стоявшего рядом мичмана.

- Мистер Моуэтт, позовите доктора.
Это было уже слишком.
- Моуэтт, стойте, мне не нужен врач.

Мичман так и застыл на месте с поднятой ногой, не успев сделать шаг, а Обри попросту лишился дара речи. Лейтенант противоречит приказу, отданному капитаном! Если бы из пучины морской вдруг всплыл Левиафан, это вряд ли произвело бы такой же сокрушительный эффект, как только что произнесенные слова Диллона.

Бедняга Моуэтт несколько секунд стоял, переводя взгляд с капитана на лейтенанта, наконец, опомнившись, выпалил:
- Есть, сэр! - и исчез.
Вахтенные деликатно сделали вид, что ничего не заметили. Джек снова обрел способность говорить и осторожно спросил:
- Мистер Диллон, вы пьяны?

Наверное, так оно и было. Наверное, это хмель затягивал Диллона все глубже в омут. Он с наслаждением смотрел, как с лица Обри исчезает добродушное выражение, как сжимаются обветренные губы. И наверняка это хмель подсказывал ему сейчас новую дерзость, которая должна была окончательно вывести Джека из себя. Опрометчивые слова уже готовы были сорваться с губ, но тут на палубе появился доктор Мэтьюрин. Встревоженный Моуэтт следовал за ним, бормоча:
- Осторожно, сэр. Сильное волнение. Держитесь. Нет, только не за эту веревку.
Что-то неуловимое в движениях Моуэтта и манере говорить неприятно напомнило Диллону Обри. Он невольно поморщился.

Стивен поднялся на мостик, увидел пылающее гневом лицо капитана, перевел взгляд на Диллона, и обычная рассеянность сменилась тревогой.
- Мистер Диллон, спустимся вниз, я должен осмотреть вас.
Обри одобрительно кивнул, и Стивен повел Диллона к трапу.
- Джеймс, - тихо сказал он, когда они спускались в кают-компанию, - вы ведь не больны.
Очередной порыв ветра заставил бриг резко накрениться, и доктор чуть не упал.
- Нет, - выдохнул Джеймс, одной рукой хватаясь за поручень, а другой удерживая Стивена.
Тот поморщился.
- До сих пор не привыкли к запаху рома, Стивен?
- Вы слишком много пьете.
- А вашему другу вы сказали то же самое? - ядовито поинтересовался Джеймс. - Кажется, в прошлый наш заход в порт его пришлось доставлять на корабль не без помощи нескольких матросов. По крайней мере, сам он идти не мог.
- Должен вам напомнить, что мы говорим не только о моем друге и пациенте, что само по себе делает этот разговор недопустимым, но и о капитане корабля, на котором мы оба служим.
- Нет, я ошибся во время нашего прошлого разговора. Вы не просто привязаны к нему. На самом деле вы совершенно очарованы.
- Тише, Джеймс. В вас говорит выпитое вино. Алкоголь сгущает кровь и черную желчь, что рождает раздражение и меланхолию, которым вы последнее время так подвержены.
- Мне просто сложно понять, Стивен, как ты можешь? Неужели ты не видишь, что он англичанин от макушки до пят, лицемерный, самодовольный и развращенный!
- Это звучит так же как "он грязный неграмотный пьяница и попрошайка, потому что он ирландец", - голос Стивена звучал отстраненно и холодно, и Диллон почувствовал, что сильно задел его. - Советую вам лечь и поспать. Я скажу капитану Обри, что вы больны и должны оставаться в постели.
- Не хотел обидеть тебя, - пробормотал Диллон, закрывая дверь в свою каюту.

Он почувствовал, что и вправду смертельно устал. Что ж, в кои-то веки он с чистой совестью может позволить себе последовать совету врача. Диллон улегся и уже сквозь сон слышал, как разговаривают на палубе Стивен и Обри. Что говорил Стивен, он не разобрал, но звучный голос капитана донесся до него так же ясно, как если бы тот произнес это у него над ухом:
- Я уверен, что с мистером Диллоном все будет в порядке. Пока ты с нами, у меня нет повода беспокоиться о здоровье моей команды.

Джеймс со злостью накрыл голову тощей подушкой.

Переданный на следующее утро приказ "Лейтенанта Диллона к капитану" неожиданностью для Джеймса не стал. Выходя из кают-компании вслед за вестовым, он краем глаза увидел свое отражение в крохотном зеркальце, укрепленном в переборке, и подумал, что вид у него вполне соответствующий моменту: мрачный и благородный, как у человека, приготовившегося отдать жизнь за родину. "С той только разницей, - сказал внутренний голос, до ужаса похожий на голос Стивена, - что до могилы тебя доведет не преданность своей родине, а собственный несносный нрав".

Волнение улеглось, лучи солнца падали через большое окно капитанской каюты, расчерчивая ее косыми полосами, выбеливали сваленные кое-как бумаги, нестерпимо ярко горели на медном ободке чернильницы.

При виде Диллона Обри встал и заложил руки за спину.
Джеймс прекрасно знал, что его поведение не противоречит Уставу, что своими обязанностями он никоим образом не манкирует, и формально обвинить его не в чем. Однако неписаные правила, свято чтимые на любом корабле, он нарушил грубейшим образом, и уже не в первый раз. В гибели своей он даже не сомневался, и единственное, что вызывало у него интерес, это то, как именно все произойдет, какой предлог Обри сочтет наиболее подходящим. Он ожидал чего угодно, но только не того, что капитан скажет:

- Мистер Диллон, я не буду делать вид, будто не понимаю, что происходит. Вы уже не в первый раз проявляете неподобающее неуважение. И я хотел бы знать причину этого. Истинную причину.

При всем желании Диллон не мог бы сказать "Вам показалось". Он не ожидал прямого вопроса, и на мгновение мысли его смешались, однако секунду спустя им овладел странный лихорадочный азарт. Примерно такое же ощущение он испытал как-то давно, когда из мальчишеского ухарства исполосовал себе руку отцовской бритвой. "Ну и что? И что будет?" - думал он, вспарывая нежную кожу на изнанке предплечья. Темная, густая кровь текла непрерывной струей, голова кружилась сладко и тонко...

- Сэр, - сказал он. - Я не любитель тратить слова понапрасну. Я прибыл на этот корабль, питая определенные надежды. Не всем надеждам, увы, суждено, сбыться, однако я никоим образом не ожидал, что мне придется служить под началом у человека, не считающего отвагу добродетелью.

Повисла такая гнетущая тишина, что стало слышно, как наверху ширкают пемзой о палубу матросы. С загорелого лица Обри медленно сбежала краска.

- Мистер Диллон, не путаете ли вы отвагу с безрассудством?
"Надо отдать ему должное, - отстраненно и даже, пожалуй, с некоторой долей симпатии заметил внутренний голос, - он до последнего пытается спасти ситуацию".
- Мне представляется, сэр, - сказал Джеймс, - что это различие было придумано ни кем иным, как трусами.
- Что вы хотите этим сказать? - сдавленно произнес Обри.
Бесы пели в ушах у Диллона. Он подался вперед, сокращая расстояние между собой и капитаном.
- О, сэр. Я удивлен, что приходится это объяснять, - голос его упал почти до шепота. - Но там, где теория нас подводит, мудрецы советуют обратиться к эмпирическому опыту. Как бы вы назвали, к примеру, вот это?

Обри понял его намерение в самую последнюю секунду, а потому не успел отпрянуть. Дыхание обожгло, как будто Диллон наклонился над печью, в которой раскаляли ядра, губы Обри оказались сухими и обветренными. Это был неловкий поцелуй, грубый и солоноватый, и целью его было, разумеется, не поведать о нежных чувствах, а смутить, ошеломить и оттолкнуть. Однако Диллона вдруг словно пронзило электрическим разрядом. Он с удивлением обнаружил, что Обри отвечает на поцелуй, так же требовательно и зло. В голове пролетел обрывок мысли: "… что?!..." - а потом все растворилось в привычных, но в то же время таких незнакомых ощущениях. От запахов и вкусов кружилась голова - шерстяная материя и железо, соль и солнце, уксус и морская вода...

Они отпрянули друг от друга одновременно, тяжело дыша. Диллон поднял на Обри взгляд. Русые волосы растрепались, солнечное пятно косо лежало на запорошенном золотистой щетиной подбородке, светлые глаза горели, как блик на острие шпаги.
- Мистер Диллон, - сквозь зубы сказал Джек. - Вы вполне убедительно изложили свою точку зрения. Можете быть свободны.

Джек

Джек Обри никогда не был склонен воспринимать жизнь сложнее, чем она есть, и предаваться лишним размышлениям. Если его друг Стивен Мэтьюрин, наблюдая за жизнью военного корабля, видел сложнейшим образом организованное сообщество человеческих существ - клубок противоречивых идей и интенций, хитросплетения чувств и отношений: зависти и преданности, страха и скуки, власти и подчинения - то для Джека этот мир был привычным и простым, и все в нем стояло на своих местах.

Свою стычку с Диллоном он тоже изо всех сил старался свести к простому - ему было нанесено оскорбление, которое, согласно кодексу чести, может быть смыто только кровью. На корабле дуэль состояться не может, значит, она состоится на берегу, как только они вернутся в Маон. Все, что не вписывалось в привычную систему, - беспричинную и обидную неприязнь Диллона и этот возмутительный и совсем уж непонятный поцелуй - Джек пытался игнорировать.

Но удавалось это плохо. Неловкость, которую он всегда чувствовал при общении с Диллоном, с того самого первого разговора, когда Джек умудрился ляпнуть что-то про ирландских папистов, возросла. Что за странный человек был этот Диллон! Ни улыбки, ни хотя бы ничего не значащей вежливости. Он всегда вел себя с Джеком совсем не так, как должен вести себя лейтенант по отношению к своему капитану. И вроде бы и придраться до недавних пор было не к чему, но с самого начала Джек интуитивно чувствовал, что все идет не так. То, что он никак не мог понять причину, обескураживало его, злило, а в последнее время вызывало и вовсе мучительную жестокую ярость, которой Джек прежде не знал, и которую ему все труднее было сдерживать.

И в довершение несчастий Диллон вторгся в его сны, изгнав из них куда более приятные и привычные образы. Вновь и вновь повторялся тот поцелуй в капитанской каюте, а то жаркое, мучительное и стыдное, что следовало за поцелуем, превосходило все, что могло возникнуть в помыслах Джека днем. Эти сны заставляли его покидать свою постель и подниматься на палубу, чтобы встретить там презрительный взгляд Джеймса Диллона, который, кажется, тоже мучился бессонницей.

Команда, зная о ссоре и чувствуя настроение капитана и его первого помощника, тоже пребывала в беспокойстве. После встреч с Диллоном, разумеется, неизбежных и частых, лицо капитана Обри каменело, а ледяной взгляд заставлял всех членов команды от штурмана до последнего мальчишки на корабле, тревожно оглядываться и судорожно вспоминать, не упустили ли они чего-то важного в исполнении своих обязанностей.

Все это противоречило тому, что Джек считал правильным. Случись сейчас "Софи" принять бой, он не был бы уверен в своей команде, да что там, он сам в себе не был уверен, и этому следовало положить конец.
И Джек благословлял небеса за то, что "Софи" держит курс на Маон, и за неизменный попутный ветер, с которым они должны были прибыть в порт через пару дней.

Слухи о ссоре между капитаном и первым лейтенантом распространились мгновенно после того как "Софи" вошла в гавань. Было заключено несколько тайных пари о том, состоится ли дуэль, и если состоится, то каков будет ее исход. Эти ползущие по городу шепотки сопровождали Джека все первые часы на берегу, занятые официальными визитами. К вечеру он был так сердит, что едва находил в себе силы любезно улыбаться портовым чиновникам. Единственным его желанием было отыскать поскорее Диллона, и пусть это дело решится сегодня же.

Побывав на своем корабле и удостоверившись, что все делается как должно под бдительным оком мистера Маршалла, который безропотно нес несчастливую портовую вахту, Джек столкнулся с неожиданным препятствием. Найти человека в портовом городке, переполненном заведениями самого различного толка, было задачей почти непосильной - в любом из них человек, будь он матрос, солдат или офицер, мог пропасть, исчезнуть для всего мира на час, два или целую ночь.

Джек переходил из кабака в кабак, временами перебрасываясь парой слов со знакомыми, и хотя он и не задавал прямых вопросов, часто находились доброхоты, как бы случайно упоминавшие, что лейтенанта Диллона видели там-то и там-то всего четверть часа тому назад. И тем не менее для самого Джека Диллон будто бы растворился среди пьяных, хохочущих, горланящих песни моряков.
У Джека, всегда веселого, а последнее время богатого и щедро тратящего призовые деньги, обычно быстро находилась компания если не старых друзей, то случайных приятелей, готовых шумно провести вечер. Однако сегодня он был совсем не похож на себя - молчалив, угрюм и вспыльчив, и его быстро оставили в покое.

Вскоре он обнаружил, что стоит у дверей заведения "Сливовая ветка". Под этим невинным названием процветал респектабельный и довольно дорогой бордель. Хорошенькие девушки, чистые комнаты - и клиенты, большей частью, разумеется, флотские офицеры, вполне могли рассчитывать, что через несколько недель после визита сюда им не придется наносить еще один визит, врачу.

Если он не найдет Диллона и здесь, то это, в конце концов, не самый худший способ провести остаток вечера. Джек распахнул дверь и шагнул за порог. И тут же увидел того, кого так долго и тщетно искал. Лейтенант поднимался по лестнице - темно-синий китель, рыжая коса и как обычно прямая спина и гордо задранный подбородок. Можно подумать, что он не в борделе вовсе, а на светском приеме, причем устроенном в честь него лично. Джек успел заметить тоненькую белокурую девушку, поднимавшуюся по ступенькам вместе с Диллоном, когда возле его плеча раздалось:
- Добрый вечер, сэр, - шотландское "эр" неприятно резануло слух.

В другое время Джек счел бы эту девицу вполне привлекательной, несмотря даже на ужасный выговор, но сейчас, слишком увлеченный своими наконец завершившимися поисками, Джек без лишних церемоний схватил ее за руку и указал на лестницу.

- Вот та, беленькая, которая ушла с рыжим лейтенантом, где ее комната?
- Мона? Но она занята.
- Отведи меня к ней
- Ну что ты, миленький, - попыталась увещевать Мэри, тоже оставляя церемонии. - Я же говорю, она занята. А я тебе совсем не нравлюсь?

Не отвечая, Джек потащил ее к лестнице.
Девушка отчаянно скользнула взглядом по зале. Мадам обхаживала только что вошедших очень пьяных и очень богатых джентльменов. Вышибала сидел на другом конце зала с кружкой вина, повернувшись, к несчастью, совсем в другую сторону. А беспокойный клиент сжимал ее локоть мертвой хваткой и смотрел на нее так повелительно, что Мэри сочла самым разумным отвести его туда, куда он просит, и пусть уж Мона сама разбирается, коли пользуется сегодня таким успехом.

- Она не пойдет с тобой, пока не закончит с другим клиентом, - на всякий случай предупредила она уже на лестнице. - Это не по правилам.
- Не нужна мне твоя Мона, я ищу лейтенанта.
Глаза у девушки тут же стали как чайные блюдца.
- Он сбежал с твоего корабля? Он дезертир? - прошептала она.
- Чушь!
- Ах, вот эта дверь. Мона! Мона! К тебе…

Не дав ей договорить, Джек толкнул дверь - и остолбенел.
Лампа, накрытая алым платком, давала леденцовый, прозрачно-розовый свет, и Джеку показалось, что даже если он сейчас закроет глаза, он по-прежнему будет видеть разбросанные подушки, углом съехавшую простыню, запрокинутую рыжую голову и раздвинутые острые колени, между которыми склонялась женская фигурка в светлом тонком платьице.

Белокурая головка девушки и нежная шея придавали всей сцене, по сути своей откровенно чувственной, такой изысканно интимный оттенок, что Джек, в общем-то, повидавший всякого за двенадцать лет службы на флоте, почувствовал, что краска приливает к его щекам не только от вполне естественного возбуждения, но и от смущения. Однако первое пересилило, и взгляда он не отвел.

Девушка Диллона обернулась. У нее было удивительно невинное и безмятежное лицо, такое же странное здесь, как и ее скромное светлое платье. Диллон распахнул глаза и взглянул на Джека без всякого удивления, как будто ожидал его здесь увидеть, зато с совершенно оскорбительным любопытством.

- О, похоже, он и правда здорово разозлил тебя, этот твой лейтенант, - пробормотала Мэри.
Джек обнаружил, что тихое рычание, которое он слышит, вырывается из его собственного горла.
- Миленький, пойдем отсюда, а? - почти жалобно прошептала Мэри, прижимаясь к его плечу и скользнув прохладной ладонью под рубашку. - Пойдем со мной.
Джек отбросил ее руку прочь.
- Ну-ка, милая, иди погуляй! И ты тоже - как там тебя? Мона? - шагнув вперед, он подхватил вторую девушку под локоть и поднял с колен. - Пошевеливайтесь.
Мона взглянула на него все так же безмятежно, безразлично пожала плечами и пошла к двери, увлекая за собой растерянную Мэри.
- Пошли, Мэри.
- Но что скажет мадам? Ведь…
Однако во второй раз за этот вечер Мэри была решительно схвачена за локоть и уведена вовсе не в том направлении, в каком сама она считала нужным двигаться.

Джек и Диллон остались одни. В комнате стояла та звенящая, угрожающая тишина, которая повисает в воздухе за несколько мгновений до того, как налетит шквал, и если ты не позаботился о том, чтобы убрать брамсели, делать это уже поздно.
Было душно, Джек чувствовал, как ручеек пота стекает по спине между лопаток.
Диллон все так же сидел на краю кровати - рубашка сползла с плеча, пояс расстегнут - и наблюдал за ним все с тем же оскорбительным интересом, с которым Стивен Мэтьюрин обычно рассматривал любопытных букашек. Джека просто затрясло от ярости.

"Сударь, вы посмели обвинить меня в трусости, вы лжец и негодяй", - совсем было собрался сказать он. Нет, проще подойти и дать Диллону пощечину. В этом случае условия дуэли будут более суровыми. Тем лучше.

Он в два шага пересек разделявшее их расстояние. Диллон не вставая, запрокинул голову и посмотрел на него снизу вверх. Кажется, он был пьян - жаркий румянец на бледных щеках, чуть приоткрытые губы и затуманенный взгляд зеленых глаз… когда-то Джек слышал, что все зеленоглазые люди - распутники.

Желание, которое мучило его последние дни, сейчас накатило с такой пронзительной силой, что смело прочь все мысли о дуэли, о субординации, о военном уставе.

Он грубо поднял Диллона на ноги.
Сперва этот поцелуй больше походил на яростное сражение, чем на любовную ласку, но наконец Джеймс сдался, позволив Джеку завладеть его ртом, и прильнул к нему всем телом совершенно бесстыдно.

- Как же здесь жарко, - еле выговорил Джек, отрываясь на мгновение от его губ.
- Может быть, вам расстаться на время с капитанскими регалиями, Обри? - голос не слушался Диллона, и это несколько подпортило издевательский тон. Он потянул тяжелый китель с плеч Джека, который в любом случае, был не в состоянии уловить иронию, пытаясь одновременно снимать с себя одежду и целоваться.

Что именно было дальше, Джек не вспомнил бы и на Страшном суде - если б в день Страшного суда, разумеется, кому-нибудь было дело до таких мелочей. Кажется, они целовались, жадно и торопливо, и стаскивали друг с друга одежду. Кажется, Джек слышал, как жалобно затрещала ткань рубашки, и вроде бы брызнули по полу пуговицы. Он не стал извиняться. Пальцы Диллона путались в его волосах, и вдруг он больно потянул за прядь, заставив Джека склонить голову.

- Ну, чего же ты ждешь? Или хочешь, чтобы я тебя…?
- Замолчи, Диллон.
- Боишься?

Джек отстранился и впился взглядом в потемневшие глаза. Зачем Диллон все время злит его? Джек сейчас мог бы переломать ему ребра, просто сжав посильней руки. В зеленых глазах плескалось безумие. Джек подтолкнул лейтенанта к постели. Насмешливая улыбка скользнула по разгоревшимся от поцелуев губам:

- Ты хоть знаешь, как это делается?
- Разберусь, - хищно ухмыльнулся Джек.
Взгляд наткнулся на прикроватную тумбочку, Джек дернул ящик и обнаружил внутри несколько фарфоровых баночек и стеклянных флаконов. Это было не совсем то, что нужно, кажется, какие-то дамские притирания… Сойдет.
- Осторожнее.
- Боишься? - передразнил Джек.
Джеймс в ответ только глубоко вздохнул, но не успел Обри удивиться этой неожиданной кротости, как услышал насмешливое:
- Тебя?

Сердито фыркнув, Джек толкнул Диллона в спину, грубо и слишком сильно, заставив ткнуться лицом в подушку. Он почти ждал новой насмешки, но Джеймс лишь повернул голову, ловя его взгляд сумасшедшими горящими глазами, и у Джека мелькнула мысль - да ведь ему, похоже, нравится... Он нетерпеливо выдохнул.
Жаркая плоть обхватила его так тесно, что он испугался - вот сейчас, в этот же миг, все и кончится. Джек инстинктивно замер, до боли закусив губу, всеми силами пытаясь удержаться на вершине дикого, невыразимого наслаждения, тихо вскрикнул и услышал сердитое шипение:
- Не смей остана… ахххх…

Джек вовсе не собирался останавливаться - непривычные, жаркие, почти болезненные ощущения заставляли его двигаться. Всхлипывания Джеймса заглушало подушкой, пальцы комкали и выкручивали простыню, он прогибался до странности красиво, уронив голову, и приглушенный теплый свет преображал разметавшиеся волосы - казалось, это растекается тонкими ручейками красное вино, - очерчивал два острых клинка лопаток, линию позвоночника, вытянутые и раскинутые руки, изгиб талии и прижатую коленом сбившуюся простыню.

Кровать, поначалу лишь деликатно поскрипывавшая, под конец тихо непрерывно стонала, вскрики Джеймса стали совсем странными, жалобно-нежными, на мгновение Джеку послышалось, что в них зазвенели слезы, но секунду спустя, когда Джеймс изогнулся совсем уж немыслимо, он понял, в чем причина - и мир растворился, застланный кровавой пеленой. Лишь самым краем ускользающего сознания он чувствовал, как впивается в ладонь острая косточка на бедре Джеймса. Гнев и раздражение последних недель наконец оставили его, и уже вовсе перестало быть важным, кто давал ему это наслаждение, кого он осыпал ласками, и почему это происходило, и дОлжно ли было этому происходить. И потом и сам он перестал существовать, исчезнув в ослепительной вспышке нестерпимого, болезненного удовольствия.

Как уже говорилось, "Сливовая ветка" была преуспевающим заведением, и постель девушки по имени Мона была просторной и удобной, простыни пахли лавандой, и в этом лавандовом запахе, смешивающимся с пряными запахами бурных любовных утех, мысли Джека проплывали ленивой чередой. О том, что теперь они с Диллоном перестанут злиться друг на друга… И как приятно будет, если растрепанная рыжая голова ляжет ему на плечо… И вечер еще не кончился, и потом они снова…
Джек, перекатившись на бок, положил руку Диллону на плечо и улыбнулся, заглядывая ему в лицо.

- Диллон, - тот молчал. - Джеймс…

Диллон словно окаменел. Плечи застыли, ресницы, до того устало опущенные, поднялись. Он отодвинулся, поднялся и... начал одеваться. Не слишком торопливо - это не было похоже на паническое бегство - но вполне решительно.

- Джеймс, постойте! - воскликнул Джек, садясь на кровати.

Диллон не ответил. Джек, чувствуя, как в нем снова закипает гнев, смотрел на него, прищурившись. Тот заправил рубашку, застегнул пояс. Небрежным узлом завязал шейный платок, перехватил волосы. Стряхнул с рукава несуществующую пылинку. Наклонился к зеркалу, убирая прядь за ухо, и презрительно глянул на Джека.

- Подите к черту, Обри.

Дверь негромко, но оскорбительно хлопнула.

- Проклятый ирландец, - воскликнул Джек, и изо всех сил стукнул кулаком по подушке.
- Джентльмен скучает? - симпатичное личико Мэри просунулось в приоткрытую дверь.
Джек торопливо набросил на себя простыню и внимательней посмотрел на девушку. Оставаться наедине с собой, с горячей обидой и стыдом, с попытками осмыслить то, что произошло, а тем более найти этому какое-то оправдание, не было ни желания, ни сил. Он улыбнулся и сказал:
- Заходи.

Джеймс

Диллон спустился с лестницы и пересек нижнюю залу "Сливовой ветки" таким стремительным шагом, что никто не решился остановить его. Он шел по улицам, не останавливаясь и не задумываясь, пока не вышел к берегу моря, севернее гаваней. Здесь было тихо и безлюдно. Диллон подставил лицо легкому ветерку, который унес прочь душные запахи, все еще окутывавшие его, остудил искусанные пылающие губы.
Он тихо и зло засмеялся.

- Конечно, это невозможно, - тихо прошептал он, - но как бы я хотел услышать, что скажет Стивен, если узнает, какой он на самом деле, его славный, веселый англичанин.

Но усталость и хмель притупили его злость, и тихий голос внутри, который он слышал и прежде, но никогда не желал слушать, вдруг зазвучал ясно и настойчиво.

- Ты лжешь сам себе, ты вовсе не осуждаешь его. Если бы Обри всегда был таким, как в эти полчаса в маленькой душной комнате - отчаянным, жестоким и сильным - ты был бы счастлив подчиняться ему, был бы счастлив умереть за него. Это его нежность ты не можешь простить и принять, так же как никогда не мог простить и принять его дружбу, которую он всегда готов был тебе подарить. Ты губишь себя и готов погубить и его, ради того чтобы доказать…
- Заткнись.
- ... доказать, что ты сильнее. И гордыня твоя тебя погубит. Это ты, а не Обри предпочел порок…
- Я сказал, заткнись, - отчаянно прошептал Диллон. Физическая боль и усталость в сочетании с нервным напряжением родили неведомый ему прежде страх безумия. Не в силах заставить замолкнуть этот безжалостный голос, он метался по берегу, разговаривая сам собой, пока, совсем обессилев, не нашел ничего лучше, кроме как вернуться на корабль, запереться в своей каюте с бутылкой виски и напиться до полного бесчувствия.

Вскоре "Софи" снова вышла в плавание - адмирал средиземноморской эскадры прилагал все силы, чтобы помешать торговле революционной Франции с ее союзниками.
Хотя всем было известно, что капитан и лейтенант брига на дуэли не дрались, не менее очевидно было и то, что дело улажено. Но конечно, мало кто мог догадываться, каким именно образом.

Между Джеком и Диллоном о произошедшем в "Сливовой ветке" не было сказано ни единого слова.
Джек прекрасно понимал, что после случившегося вызов на дуэль выглядел бы крайне нелепо, к тому же он чувствовал себя в известной степени отомщенным. От былой дерзости Диллона не осталось и следа, он вел себя по отношению к Джеку несколько отстраненно, но спокойно и сдержанно. Напряжение предыдущих недель растаяло, команда вздохнула с облегчением, и "Софи" в скором времени снова превратилась в образцовый корабль, готовый с честью встретить любой каприз военной фортуны. Пожалуй, большего Джеку и не требовалось. Мир и порядок, воцарившиеся на корабле, да еще счастливая беспечность натуры, не привыкшей искать в жизни лишних сложностей, позволили ему не терзаться слишком долго яркими и смущающими, хотя и спутанными воспоминаниями. Все, что осталось - это лишь слабое сожаление об отвергнутой Диллоном дружбе и надежда, что тот простил Джеку произошедшее.

Что же происходило в уязвленной мятущейся душе Джеймса Диллона, можно только догадываться. Много лет спустя седой потрясатель устоев, попыхивая трубкой в темной глубине своего венского кабинета, сказал бы, что наша история лишний раз доказывает: человеческое общество мало чем отличается от животного мира, и Диллон просто-напросто нуждался в доказательстве силы Джека и его права на власть, и таким вот странным и грешным образом это доказательство получил.

Так или иначе, ненависть Диллона к Джеку угасла, и он порой ловил себя на беспокойной мысли: как бы кто-нибудь из девиц "Сливовой ветки" не проболтался о случившемся. Он мало заботился о своей судьбе, но увидеть Обри перед военным трибуналом, осужденным и повешенным за содомию, по его, Диллона, вине, ему отнюдь не хотелось.

Смогли бы Джек и Диллон стать друзьями, как мечтал об этом Стивен, искренне любивший и того, и другого? Кто знает... И к чему привела бы эта дружба? Быть может, из нее родились бы искренность и доверие, поддерживавшие их в трудную минуту и позволявшие учиться друг у друга тому, чем сами они не обладали. А быть может, терзающие Диллона разрушительные страсти взяли бы верх, и он втянул бы Джека в мучительную игру, которая в конце концов погубила бы обоих?.. Получить ответы на эти вопросы им, к худу или к добру, было не суждено.

Две недели спустя "Софи" вступила в бой с испанским фрегатом, превосходящим ее по силам по меньшей мере втрое. Операция, хотя и невероятно дерзкая, была превосходно спланирована. Что бы там ни шептали Диллону его бесы, капитан Обри ни в малейшей степени не был трусом, и прекрасно знал, где проходит граница между отвагой и безрассудством. Англичане потеряли убитыми всего лишь восемь человек - невероятно мало для такой рискованной операции, - и одним из них был Джеймс Диллон, погибший от пули испанского офицера.

Джек Обри пережил Джеймса Диллона на много лет (или, может, следует сказать, на много войн). В редкие ночи, которые ему случалось проводить на берегу в своем собственном доме, он иногда просыпался и слышал вместо привычных убаюкивающих звуков плывущего корабля тихое сонное дыхание жены. И если ему не удавалось вновь заснуть, а такое действительно случалось редко, он поднимался и шел в сад, и бродил там, погрузившись в воспоминания. Чаще всего в такие ночи ему вспоминалось множество смертей, которые ему приходилось видеть, смертей тех, кто шел в бой рядом с ним и по его приказу, и среди образов людей, которых он при жизни уважал, любил или ненавидел, в памяти неизменно вставало гордое лицо ирландского лейтенанта Джеймса Диллона.

Библиотека