Патриотизм
Фандом: Hornblower, movies, Loyalty & Duty
Автор: Juxian Tang
Категория: слэш
Персонажи: Котард/Горацио, Горацио/Буш
Рейтинг: PG-13
Саммари: Патриотизм бывает разным
Примечание: выделенные италиком фразы - цитаты из фильма
Дисклаймер: настоящий рассказ является работой фан-фикшена и не имеет целью получение прибыли или нарушение авторских прав.
Архивы: все работы размещены с разрешения авторов. Если вы хотите разместить находящиеся на Tie-mates материалы на своем сайте или использовать любым другим способом, предполагающим публичный просмотр, пожалуйста, свяжитесь с авторами по адресам, указанным в их профиле.
За Францию
Здесь все даже пахло по-старому: море, разбивающееся мелкими брызгами на острых камнях; песок, вылизанный до бархатистой гладкости. И мокрая листва прибрежных ив. Все было так, как он помнил - так, как это было в детстве.
Десять лет. Порой он думал, что никогда сюда уже не вернется. Douce France. Его страна. Его память. Загаженная ублюдком-корсиканцем.
- Наверное, вам кажется странным, что я могу любить свою родину и все же сражаться против нее? - спросил он.
Карие глаза, обычно такие теплые, заледенели.
- Пока вы сражаетесь против нее, майор, все остальное меня не касается.
Пробираясь знакомым путем к поместью графа, Котард улыбался, украдкой бросая взгляд на молодое, очень серьезное лицо своего спутника. Вы не доверяете мне, мсье Хорнблоуэр. Вы думаете, что я могу предать вас.
А я хотел бы опрокинуть вас на эту мокрую траву - так, чтобы слетела эта дурацкая шляпа, в которой вы похожи на мальчишку-рыбака. Так, чтобы ваши волосы выскользнули из ленты - и перебирать их пальцами. И целовать ваш большой, упрямо сжатый рот - пока ваши губы не станут мягкими и не раскроются для меня, пока ваш взгляд не потеряет свою сосредоточенность, затуманенный и растерянный.
Вот так бы я хотел отпраздновать мое возвращение домой. Вот, что я хотел бы помнить об этом дне - а не то, сколько моих соотечественников - моих врагов - мне придется убить.
За Ирландию
Капли были тяжелыми, маслянистыми, и падали в стакан медленно, словно нехотя. Горацио следил за ними - просто потому, что ни на что больше у него не было сил. Даже моргнуть казалось непосильным трудом.
Тогда, на берегу, ему удалось забыть о пульсирующей боли, охватывающей голову словно тисками. Тогда были вещи поважнее, и он сражался, атаковал, отражал удары. А сейчас платил за это приступом одуряющей слабости.
- Что это? - Собственный голос казался чужим и звучал как будто издалека. Буш вскинул голову, сохраняя все то же сосредоточенное выражение, как будто от количества этих капель зависела чья-то жизнь.
- От головы, сэр. Мэтьюз дал мне.
- С каких пор... Мэтьюз стал корабельным врачом?
Он увидел, как улыбка на секунду мелькнула на губах Буша, однако голос его прозвучал совершенно серьезно.
- Да ведь другого у нас нет, сэр.
От стакана пахло лавандой, мятой и спиртом.
- Ну же.
Не надо меня понукать, я не ребенок, Горацио подумал обиженно. Буш смотрел на него с бесконечным терпением и еще так, словно не мог до конца поверить, что Горацио здесь, живой и относительно невредимый. И почему-то ему было неловко от этого взгляда.
Жидкость в стакане холодила зубы. Горацио хотелось закрыть глаза, но он боялся, что снова начнет видеть желтый песок и неторопливые волны, смывающие кровь и мозги Хэммонда.
- Мне нужно писать рапорт. - Он попытался встать и почувствовал, как будто пороховой склад еще раз взорвался у него в голове.
- Осторожнее, сэр. - Кажется, Буш поддерживал его, снова укладывал в гамак.
- Мне нужно писать рапорт, - повторил он упрямо.
- Хорошо, сэр.
И мгновение спустя большая папка легла ему на колени, а на ней листы бумаги. Чернильницу Буш поставил на стул у изголовья.
Это действительно был выход. Перо аккуратно вывело дату вверху страницы - и замерло. Он никогда не любил писать рапорты. А уж на этот раз...
- Я не знаю, что писать, - произнес он. Это не было приглашением к разговору, и он был уверен, что Буш поймет это.
Он действительно не знал. Написать, что капитан Хэммонд, гордость английского флота, увенчанный всеми мыслимыми наградами, капитан Хэммонд, когда-то присвоивший ему звание лейтенанта, оказался предателем?
"Это был лучший способ послужить моей стране", - вспомнил он. Страной Хэммонда была не Англия.
Горацио хотел бы ненавидеть его. Но не мог. И даже Вульф - несмотря на отвращение, которое Горацио испытывал к лазутчику, в его чувствах было и что-то похожее на уважение. Полковник, записавшийся на корабль в качестве матроса, отлично сыгравший свою роль...
Смог бы Горацио сделать ради Англии то, что сделали они ради Ирландии?
Он будет молиться, чтобы ему никогда не пришлось делать ничего подобного, подумал он.
Каким-то образом перо сделалось таким тяжелым, что выскользнуло, оставляя на бумаге острый, как удар сабли, след. Буш коснулся его руки жесткими подушечками пальцев, забирая перо и бумагу.
- Пока вернемся домой, сэр, еще будет время написать рапорт.
На этот раз Горацио не спорил. Он закрыл глаза, и в наступающей темноте даже вспышки взрывов и кровь на песке уже не казались такими яркими.
И за мгновение до того, как раздались удаляющиеся шаги Буша, теплые пальцы коснулись его щеки. Так быстро, что Горацио почти что мог подумать, что ему это показалось. Но прикосновение было, острожное - как будто попытка убедиться, что Горацио здесь и реален - и неловкое, как ласка. И Горацио почему-то хотелось продлить этот миг, хотелось повернуться и прижаться щекой к этим пальцам.
Но Буш, наверное, думал, что Горацио спит, поэтому он не пошевелился. Потом Буш ушел, и Горацио действительно заснул.
За Англию
- Надеюсь, что наступит день, Хорнблоуэр, когда вы будете сражаться не только за Англию, - сказал Пелью, а Горацио ответил:
- Что же еще может быть кроме Англии?
И Пелью посмотрел на него с грустной улыбкой, как на несмышленного мальчишку, который вырастет и поймет.
Горацио не был ребенком, не был он и глупцом. Он понимал, что Пелью имеет ввиду... только не хотел понимать.
Потому что тогда пришлось бы признать, что любить всю Англию было легче, чем любить одну женщину, женщину, которая доверилась ему. Мария ни в чем не была виновата - вся вина была на нем - за то, что он не мог, не умел быть тем, кто ей нужен.
И порой, в минуты близости, на него накатывало странное желание быть где-то еще, не с ней. И даже занимаясь беспощадным самоанализом, Горацио отказывался признать, чего же он хотел на самом деле.
Потому что были такие вещи, которые он мог представить так ярко, что казалось, будто он *знает* их. Например, как ощущался бы узкий рот Уильяма под его губами. Какой была бы его жесткая ладонь на груди Горацио.
Горацио *знал* это - и между этим знанием и возможностью испытать это была пропасть. Он никогда этого не сделает. Не опозорит себя. Не поставит своего первого лейтенанта перед выбором. Не увидит отвращение в глазах Уильяма.
Он знал, что он должен делать. Его долг - это все, что у него было.
